Люси Фор - Славные ребята

Никогда еще Марк не был в этом квартале, где-то на самом рубеже города — дальше уже начинались поля. Однако он добросовестно изучал окрестности — правда, не вкладывая в это дело страсти, — а ведь только страсть…

Вскоре они очутились на маленькой площади, куда сбегали две улочки. На четырехэтажном здании красовалась надпись «Отель». Ниже какое-то длинное название, но половина букв уже стерлась.

Ален остановился, пропустил Марка вперед. Темный коридор упирался в лестницу. Тут уж посторонился Марк, пусть дорогу ему показывает Ален. Четыре этажа, лестничная площадка. Вправо шел еще один коридор, но они направились к балкону, похожему скорее на капитанский мостик, куда смотрело с десяток дверей. Вторая была открыта, хотя температура воздуха сейчас была явно неподходящая — сильно посвежело. На пороге Ален скинул сандалии. Удивляясь в душе, Марк последовал его примеру, не спросив, почему это надо.

Квадратная комнатка, примерно метров в шестнадцать. Пол покрыт циновкой. С потолка свисала электрическая лампочка слабого накала; свет ее терялся в волнах лунного сияния, затопившего полутемную комнату.

Две кровати, две небольшие полки, прибитые над одной из них. Вот и вся мебель. Прямо на циновке лежал на бумаге сыр, полуочищенный банан, стояли три неполные бутылки молока. В углу, у балконной двери, керосинка и на ней кофейник.

В комнате находились трое, все лежали.

Ален представил гостя:

— Тот друг, о котором я вам говорил. — Потом, повернувшись к Марку, показал ему на одну из кроватей: — Серж и Ингрид.

Серж, даже не шелохнувшись, ткнул рукой в сторону другой кровати:

— Один приезжий.

Ален куда-то исчез и вернулся, неся деревянную табуретку, подставил ее Марку, а сам уселся на полу, скрестив по-турецки ноги.

Все трое, находившиеся в комнате, были одеты в голубоватые джинсы и в свитера — оба мужчины в черных, девушка в зеленом. Поверх свитера она еще накинула индийскую шаль и зябко в нее куталась. По обе стороны усталого личика свисали длинные русые волосы, и, когда она резко вскидывала головой, пряди их скользили по выпуклому, туго обтянутому джинсами животу. Двадцать, от силы двадцать пять, пожалуй, никак не больше. Пока Марк и Ален сидели у них, она ни на минуту не выпустила из рук черный рваный носок и старательно перебирала его как четки, а на пальцах ее мелодично позвякивали кольца с поддельными жемчужинками, свисавшими наподобие брелоков.

А Сержу действительно было лет тридцать пять. Это и был тот «старик», о котором рассказывал Ален.

Разочарованный видом этой унылой комнаты, где ничто не свидетельствовало о работе, Марк поискал глазами хотя бы признаков того, что здесь работают над гравюрами.

Серж и Ингрид так и не пошевелились, равно как и «приезжий». Было ясно, что Сержа и Ингрид связывает настоящая любовь. Повернувшись к Ингрид, Серж вдруг проговорил:

— Я ее ждал. Знал, что она рано или поздно придет, потому что видел ее в мечтах. — И, помолчав, добавил: — И ребенка тоже ждал.

Ален первым решился приступить к делу.

— Можешь что-нибудь свое показать?

— Сейчас у меня ничего нет.

— Но ты же сам говорил…

— Не знаю, что я тебе говорил, зато знаю, что показывать мне сейчас нечего.

Эту фразу он проговорил упрямым тоном, как-то даже свысока.

Ален явно нервничал:

— Значит, все продал?

— Конечно.

Тут в разговор вступил Марк:

— Вы здесь работаете?

Ален движением головы указал на стенной шкаф.

— Представь себе, я и сам могу ответить.

С этими словами Серж внезапно поднялся с постели.

Что это, приглашение? Марк растерялся. Оставаться? Молчать? Уходить?

— Не хочу вас беспокоить… Если у вас сейчас ничего под рукой нет…

— Можете остаться.

Это прозвучало более чем естественно. Было ясно, уйдут гости или останутся, никакого значения это не имеет.

Ингрид оперлась на локоть и не без труда тоже поднялась с постели. Потом взяла бутылку, перелила остатки молока в другую, так что получилась полная, и поставила на циновку; с пустой бутылкой она вышла на балкон, где находился водопроводный кран. Там она ее тщательно ополоснула и налила туда воды. Потом все с тем же равнодушным видом улеглась на постель. Подобрав с полу соломинку, она жадно сделала несколько глотков. Как раз в эту минуту в комнату вошел новый посетитель.

— Привет!

— Привет. Матье!

Даже Ингрид, казалось, очнулась от своей полудремы.

Просветлев от радости, Ален проговорил:

— А я и не знал, что ты вернулся.

— Я вернулся? Да я никуда и не уезжал.

— Ах, вот как!

В каждом слове Марку чудилась какая-то тайна.

Новый гость… Благородное лицо, длинные волосы, гибкое тело, кошачьи повадки.

Все в этом юноше говорило о врожденном благородстве, вопреки рваным бумажным штанам и столь же рваному свитеру.

Ален не спускал с него восторженных глаз.

— К тебе пойдем?

— Как угодно.

Великолепный и безразличный, он указал глазами на Марка.

— Это наш друг, — ответил Ален на его безмолвный вопрос.

— Друг…

— А можно мы к тебе вдвоем?

— Если друг, можно.

В голосе прозвучала нескрываемая ирония.

Все трое они спустились этажом ниже, но на этот раз пошли не по балкону, а темным коридором.

Впереди шагал Матье. Открыв дверь, он посторонился с изяществом, какое, видно, никогда и нигде ему не изменяло. Первым вошел Марк, за ним Ален и Матье.

Почти всю комнату занимала широкая кровать. Они уселись прямо на нее.

— Молока хотите?

— Нет, спасибо.

— А другого у меня ничего нет.

— Я ничего не хочу.

— Тем лучше! Вы, если не ошибаюсь, из Парижа?

— Да, а вы тоже парижанин?

— Конечно.

Впрочем, это было и так очевидно. Высшая уступка… Задал вопрос тому, кто «приехал из Парижа», и больше не задает. Болтлив-то болтлив, но другими не интересуется. Очевидно, считает, так скромнее.

А Матье уже разошелся:

— Париж… Странный город… Сжирает вас. Здесь хоть по крайней мере живешь.

— Без этих штучек, пожалуйста!

— Если тебе надоело, возьми и уходи. А я хочу говорить. Нет, верно, в Париже я совсем замкнулся, чувствовал себя одиноким, смотрел на людей с завистью. Разумеется, они были так же одиноки, как и я, но я-то считал, что они счастливые, что они бросают меня одного в моем одиночестве. Здесь хоть я знаю, как живут люди. И поэтому могу размышлять, сравнивать, надеяться на внутреннее самоусовершенствование.

— Катись ты со своим самоусовершенствованием.

— В Париже вокруг меня всегда было полно людей, но между нами никогда не возникало электрической искры.

Марк не удержался:

— А ваши родители?

Матье пожал плечами.

— Родители? Они люди неплохие. Нет, неплохие. Даже напротив, хорошие. Отец — просто славный малый. А главное мамино достоинство — это добросовестность. Все, что она делала, она делала хорошо. По крайней мере считала, что хорошо, и внешне так оно и было. Но никакими вопросами она не задавалась, — Матье задумался. — Мама у нас прелесть. Настоящий перл, только не в самом главном. — Слово «мама» было произнесено с огромной нежностью.