Люси Фор - Славные ребята

Сказочно-бряцающий сплав камней, дерева, меди, куда подмешаны люди и звери. Впрочем, любой дом с забранными решеткой окнами тоже заслуживал подобного осмотра. Нищета оставляла на милость природы и непогоды даже свои жилища. Возможно, нищета теряла смысл из-за этого обилия богатства. Высеченные из камня львы, слоны, черепахи окружали Марка, и он совсем растерялся среди этих серых, застывших навеки джунглей. Хаос великолепия подавлял.

Однако время от времени городские власти спохватывались. Что-то срабатывало, и вдруг начинали реставрировать. Плохо. В кричащих тонах. Кто дал им право выступать в роли знатоков искусства? Но в большинстве случаев оставляли с миром гнить эти деревянные серо-черные скульптуры, выделявшиеся на фоне ярко-красного кирпича, куда краснее, чем на Западе. Марк даже расстроился.

На священных ступах были намалеваны гигантские глаза, следившие за ним, видевшие его насквозь, и, конечно, когда он придет к себе в номер, они и там от него не отстанут. Как бы от них скрыться? Куда бы вы ни пошли, они подсматривали за вами. Марк зашагал дальше. Сегодня он еще не собирался отправляться за город, полюбоваться охряными полями, изрезанными нежно-зелеными рисовыми плантациями. И только завтра, при вторичном посещении этого своеобразного квартала, он узнает, изменится ли его самый первый взгляд.

А сейчас, смешавшись с пестрой толпой, он приобщался к жизни храма. Что изменилось в этом уголке земли за пять столетий? Извечное братство людей и животных. Козы, козлы, коровы, куры мирно расхаживали под благожелательными взглядами людей: вот оно ежедневное зрелище. Ремесленники, устроившись прямо на земле, тачали, пели, занимались своей коммерцией. Портные, продавцы жемчуга, головных уборов — словом, сплошной базар.

У фонтана смеялись и стрекотали женщины. Наполнив доверху медный кувшин, они с библейским достоинством, горделиво вышагивая, несли его на голове.

А эти эротические изваяния — да сколько, оказывается, их! — вроде как водосточные трубы по углам храма, ими, по-видимому, никто особенно не интересовался. Еще не так давно дети за мелочь показывали их туристам. Даже доныне деньги для них оставались некоей тайной, в которой они и не пытаются разобраться.

Вдруг Марк чуть не наткнулся на корзину, стоявшую тут же на тротуаре и полную каких-то непонятных вещиц из обожженной глины. Когда он взял одну такую вещицу в руки, торговец жестами объяснил ему, что эту штуку нужно вставить в чубук и получится трубка. Трубка? Ах, да. Он совсем забыл о наркотиках. Он шел и пытался разобраться в памятниках старины. Так густо здесь перемешаны религии, что трудно отнести к какой-нибудь определенной тот или иной храм. Перед этим мирком разбегаются глаза, становится в тупик житель Запада, мучимый смехотворной претензией: все понимать. А к чему тут понимать? Жить, жить, как живется, и тебя осенит. Чудо, имеющее ответ; а может, никакого ответа и не будет, и нечего о нем печалиться. Сесть вот так, скрестив ноги, глядеть на небо, курить и ждать, слушая песни, и сам рано или поздно тоже начнешь подпевать. Учиться мудрости…

Однако с такой мудростью материала в газету не напишешь, тем, в Париже, подавай факты, пережитое — на худой конец сойдет и так называемое пережитое, — и в заключение несколько выводов. Но ведь для выводов годы потребовались бы. Как им это втолковать? «Катманду. От нашего специального корреспондента». «Знаменитый репортер». В последний раз?.. Теперь разговор с патроном уже не казался столь срочным. Пока-то он здесь, в Катманду, а не в Париже. Следовательно, срочно или не срочно…

Марк все шел и шел. Шел, принюхиваясь к воздуху, который возле иных храмов приобретал странный запах незнакомой сладости. Наркотики?.. Так или иначе, воздух не был «расцвечен всеми цветами радуги», не был он и прозрачным, и толпа… толпа просто была толпой. Его обгоняли, его толкали с неизменно равнодушной улыбкой. Священные коровы, подлинные владычицы улиц, с подчеркнутым презрением распихивали боками прохожих а, толкнув, шли дальше, сжевывая на ходу то газету, то горстку салата, разложенного на лотке, и купец ни разу не выразил ни негодования, ни даже удивления.

Тот незнакомый мальчик с растревожившим Марка лицом не появлялся. Проходили хиппи — уже, очевидно, привычное для здешних мест зрелище. Пока еще их маловато, а вот когда начнется жара, они нахлынут. Пока что они в Индии; подобно скоту, перегоняемому на летние пастбища, они стараются пользоваться солнечным светом в течение всего года.

Хиппи… Не затем Марк сюда приехал, чтобы ими заниматься. Пусть над этим вопросом ломают голову другие журналисты. Его задача разгадать тайну этой древней страны, открытой для мира всего какой-нибудь десяток лет назад.

«Ограниченная демократия»… Вот Марку и следует совлечь покровы с этого термина, угадать, что под ним скрывается. Десять миллионов жителей, зажатые между двумя гигантами. Страна, опоясанная цепью высочайших гор, без морских границ, ведущая политику, в которой предстоит разобраться.

И все-таки Марк дал себе день побродяжничать. А там за работу.

«Если я его встречу… Ну просто игры ради… ну как дотрагиваются до чего-нибудь деревянного. Из самого низкопробного суеверия. Конечно же, я еще встречу его. Центр Катманду или, во всяком случае, то, что считается здесь центром, просто квадрат довольно скромных размеров, где и затеряться-то невозможно. Может, мальчик уже уехал? Нет, непохоже, чтобы он куда-то отсюда двинулся. Я делаю заключения, я все подстраиваю по мерке своего собственного мирка, где главное — это складывать чемоданы и брать билеты на самолет. А вдруг он — тот, настоящий пассажир без багажа… А если тот просто не желает выходить из дома? Но почему бы ему и не выйти? Если судить по одежде, то вряд ли живет он в таком доме, где хочется посидеть и помечтать. Достаточно посмотреть, как он шляется по улицам, чтобы задать себе вполне уместный вопрос, что же именно влечет его из дома? Определить его легче всего так: отсутствующий. Не смотрит, не видит ничего вокруг. Что ему город, когда он обращен внутрь себя, ищет себя самого? Была минута, когда я почувствовал на себе его взгляд. И…»

Странный взгляд, одновременно и нежный и жесткий, взгляд этот до сих пор преследовал Марка, мешал ему уснуть после сумасшедшего дня, окончившегося предусмотренным расписанием взбрыком.

Если завтра он опять встретит этого мальчика, он к нему подойдет. Вот еще одно отвратительное словечко, в нем заключено что-то неуловимо-двусмысленное, и не следует примешивать его к, возможно, уже зарождающейся симпатии.

Мало-помалу Катманду со своими храмами, животными и пестрой толпой заволокло туманом. Красные кирпичи полиловели, и вскоре весь город сжался до размеров таинственного кадра, необходимого, чтобы вызвать к жизни того юношу с грустным лицом и шкиперской бородкой. Когда сознание Марка уже перестало бороться с дремотой, лицо это вдруг непомерно увеличилось. Нечто вроде Эль Греко, почти фантастического. Краски, наложенные живописцем, превратили одежонку мальчика в сказочно богатый наряд. Получилось нечто пышно разукрашенное, призрачное, но взгляд, преследовавший Марка даже на грани сна, оставался все тем же.