Ян Козак - Адам и Ева

У меня было такое впечатление, будто само солнце проникло в янтарь, мгновенно его растопив и обрызгав Еве рот.

Она протянула мне персик. Я высосал из него сок. Сок был сладкий, с освежающим, чуть горьковатым, как у миндаля, привкусом.

Остаток мякоти Ева сунула себе в рот.

Первый персик мы распробовали вместе. Новый наш урожай! Разумеется, я не забыл о своем давнишнем обещании и корзиночку ранних плодов отнес Ситаржу. Еще и потому, что мне хотелось похвастаться чудными вызревшими плодами. (Я понес самые отборные, утром только снятые с дерева.) Он принял их естественно и просто, с радостью. Да и как иначе? Персики наши вызрели не без его участия.

— Давай показывай, — сказал он. — Это что, с того северного склона? С новой опытной плантации? А может, из магазина? Импортные подсовываешь? По-моему, как раз такие я и видел.

Он ехидничал, а прищуренные живые глаза весело улыбались.

— В магазине таких не найдешь. До такой сладости они дозревают только на деревьях.

— Знаю, — кивнул Ситарж. А потом долго и молча, поблескивая глазами, разглядывал плоды, перебирал и любовался. А один надкусил. Попробовал — как первый глоток роудницкого вина.

— Слушай, — проговорил он. — Глотнешь вот такого соку… и вроде как кровь перелили… А?

Мог ли он порадовать меня больше? Одарить лучше?

Засмеявшись, Ситарж крепко обнял меня за плечи:

— Ты победил, Адам. Не слишком ли часто я признаю это? Не вздумай заноситься, братец. Конечно, основания у тебя есть…

С легким сердцем возвращался я восвояси.

И я был бы не я, если бы следующую кошелку (и в нее, само собой, мы положили отнюдь не самые худшие плоды) не отослал с Олдржихом… ну кому же еще, как не Паточке! Ни за что на свете я не отказал бы себе в таком удовольствии. И по моим сведениям, он принял мой дар с некоторым замешательством. Горьким показалось ему это подношение! Жаль, не довелось мне видеть его лицо, когда он принимал их. Однако моя гордость пересилила любопытство. Я и без того был вознагражден. А воображения мне не занимать. Позже, при встрече, он вел себя так, словно ничего не произошло. Даже спасибо не сказал.

Но богаче всего в эту осень был урожай яблок. Сторицей платили нам деревья за уход и заботу. Какая это радость — пройтись улочкой меж шпалер карликовых деревьев, чьи веретенообразные кроны сливаются в один густой зеленый ковер, затканный рельефным узором из золотистых, наливных, жарко пламенеющих, румяных плодов, словно опушенных легким инеем.

Мы проводили в саду все время, от зари до зари.

Работа кипела. Сами мы уже не справлялись со сбором урожая. Нам помогали горожане. Школьников и пенсионеров к нам приехало достаточно. Вишни и пальметты были низкими, обирать их не представляло особого труда, и любой мог заработать — платили у нас с выработки. Нижние ветки яблонь склонялись чуть не до земли, так что можно было собирать их сидя — сиди и срывай чудо-яблоки. Плодов было столько, что машины закупочного пункта не успевали их перевозить. Груды яблок лежали на соломе возле переполненного склада, под открытым небом, покрывались росой, воздух был напоен их дурманящим ароматом, и мы уже готовились к ежегодным торжествам в честь завершения уборки. Праздник нынче обещал быть на славу. Все мы заранее радовались ему…

Стоя перед распахнутыми воротами склада, я вел переговоры с закупщиками и вдруг увидел Еву. Она шла к нам, напоминая прекрасную, налитую сладким соком, тяжелую виноградную гроздь (виноград уже тоже дозревал). Двигаться ей было тяжеленько, но усидеть дома она не могла. Движение и воздух были ей необходимы. Она поспевала всюду: то ее видели среди сборщиков, то подле весов, где она записывала, кто сколько чего собрал, а то присматривала за грузчиками, которые укладывали ящики на машины. Я прогонял ее с тех работ, которые могли быть опасны в ее положении, но она не слушалась. И еще подсмеивалась надо мной.

Она была почти уже рядом с нами, как вдруг у кучи влажных от росы красных «Спартанцев» наступила на закатившееся в траву яблоко, поскользнулась и осела наземь. Я подскочил к ней, но она уже поднялась.

— Ева! — Я с нетерпением жцал, что она ответит.

Она смущенно улыбнулась.

— Вот видишь, все в порядке. Клуша, и только. Валюсь на ровном месте, — виновато, но с облегчением проговорила она.

Я хотел отвести ее домой отдохнуть, но Ева отказалась.

— Не думай, что я так легко позволю отогнать себя от тех лакомств, что готовятся здесь к вечернему пиру, — сопротивлялась она. — Вот посижу немножко, отдышусь. Устала чуток. Да ведь таков наш женский удел. — Ева улыбнулась, но теперь уже своей милой широкой улыбкой. У меня отлегло от сердца.

— Могло быть хуже. Это тебе урок!

Сев на перевернутый ящик, она подставила лицо солнышку и прикрыла веки.

— Очень люблю солнце. Люблю, когда оно греет.

— Ну вот и наслаждайся. Сиди и отдыхай.

— Времени у меня мало осталось, — проговорила она, обращаясь к солнцу. — К вечеру нужно еще много чего приготовить.

Немного погодя Ева поднялась, и около шести они вместе с Боженкой Шамаловой пригласили нас на торжество.

За складскими помещениями, в защищенном от ветра месте, было приготовлено королевское угощение. На ящиках, накрытых полиэтиленовыми скатертями, соблазнительно красовался на тарелках сыр, изукрашенный полосками красного перца; ветчина, нарезанная ломтями и обложенная огурчиками; теснились караваи хлеба, зельц, помидоры, лук свежий и маринованный, блюда с отборными фруктами. (Последнее — скорее для пущей яркости стола. Как-никак плоды наших трудов, наша гордость!) И рядом с батареями белого и красного роудницкого — ящик пива. Чуть поодаль над очагом жарился барашек, основательно начиненный чесноком.

Запахи мяса и дыма только-только успели перемешаться с ароматом яблок, уложенных вокруг склада, а гости были уже тут как тут. Во главе с директором Гавелкой и виноделом Боушей. (Этот себя не посрамит — знает свое дело. Его красное было превосходно. Выдержки того года, когда от обилия солнца все превращалось в нектар. Разлитое по бутылкам, оно напоминало целительную кровь для переливания.)

Само собой, наши пришли все. Некоторые новички сперва смущались, они еще мало были знакомы с директором, но, отведав вина и кушаний, осмелели. Гонзик хотел было помочь Шамалу вращать вертел, тем самым покусившись на исконную его привилегию.

— Не суйся, куда не след. Поспешишь — людей насмешишь! — охладил Шамал его пыл.

Это присловье никак не относилось к тем, кому предстояло запить обильное угощение добрым глотком вина. Тут гости были еще не на высоте, словно руки их и уста сковывала робость. Директор, похоже, их все-таки стеснял. А тот словно бы к чему-то готовился. И действительно, с бокалом в руке Гавелка пробрался в самую гущу толпы, обступившей столы с тарелками и салатницами.