Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)

Никакого секса? — подумал Саймон. — Дался мне этот секс!

Но когда проходил по коридору мимо хорошенькой сестры-австралийки, он вновь почувствовал, как член шевельнулся и стал наливаться теплом.

У Бенхэма Саймон появился через неделю. Результаты анализа были ненамного лучше.

Бенхэм пожал плечами.

— Нет ничего необычного в том, что болезнь лечится так долго. Вы говорите, не чувствуете дискомфорта?

— Да, совершенно никакого. И выделений больше не было.

Бенхэм устал, и в левой глазнице у него пульсировала тупая боль. Он мельком глянул на результаты анализов.

— Боюсь, вы еще не вылечились.

Саймон Пауэрс заерзал на стуле. У него были большие водянистые голубые глаза и бледное несчастное лицо.

— А как насчет другого, доктор?

Доктор потряс головой:

— Что вы имеете в виду?

— Я же сказал вам . На прошлой неделе. Я вам все сказал ! Ощущение, что, э, мой член больше не мой.

Ну конечно, подумал Бенхэм, это же тот самый пациент . Он никак не мог привыкнуть запоминать все эти имена, и лица, и члены, и их неловкость, и бахвальство, и вызванный беспокойством запах пота, и их нелепые грустные болезни.

— Ммм. Так что же?

— Ощущение распространяется, доктор. Всю нижнюю часть тела я ощущаю как принадлежащую кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, я их чувствую и могу идти куда захочу, но иногда мне кажется, что если бы им захотелось пойти куда-то еще, если бы им захотелось прогуляться по миру, они бы это сделали и взяли бы с собой меня. И я был бы не в силах им помешать.

Бенхэм покачал головой. В сущности, он и не слушал.

— Я назначу другой антибиотик. Раз прежние еще не побороли болезнь, этот с ней справится. И возможно, он избавит вас от ощущения, которое, я не исключаю, является побочным действием других антибиотиков.

Молодой человек молча смотрел на доктора.

Тот решил, что должен сказать что-то еще:

— Возможно, вам следует больше гулять, — сказал он.

Молодой человек поднялся.

— Жду вас на следующей неделе в это же время. Никакого секса, никакой выпивки и не пейте молоко после таблеток, — затянул свою песню доктор.

Молодой человек ушел. Бенхэм внимательно посмотрел ему вслед, но не заметил ничего странного в его походке.

В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм с женой Селией ужинал у одного коллеги. Рядом с Бенхэмом оказался приезжий психиатр.

За закуской они разговорились.

— Проблема в том, что когда говоришь людям, что ты психиатр, — говорил психиатр, который оказался американцем, огромным, с бычьей головой, похожим на торговый флот, — весь остаток вечера приходится наблюдать, как они пытаются вести себя нормально, — и он тихо и противно засмеялся.

Бенхэм тоже засмеялся, и поскольку сидел рядом с психиатром, постарался остаток вечера вести себя нормально.

За ужином он выпил слишком много вина.

После кофе, когда уже не мог придумать, о чем говорить, он поведал психиатру (фамилия которого была Маршалл, хоть он и велел Бенхэму называть его Майком) о мании Саймона Пауэрса.

Майк засмеялся.

— Звучит забавно. Может, немножко странно. Но беспокоиться не о чем. Возможно, это галлюцинации, связанные с приемом антибиотиков. Хотя немного смахивает на синдром Капграса. Слыхали о таком?

Бенхэм кивнул, подумал и сказал:

— Нет.

Он налил себе еще вина, не обращая внимания на скривившую губы жену и ее едва заметное покачивание головой.

— Ну, синдром Капграса, — поведал Майк, — это сугубо материальная мания. Ей был посвящен целый раздел в «Журнале американской психиатрии» лет пять назад. Как правило, при таком синдроме человек верит, будто самых важных людей в его или ее жизни — членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно — заменили — вы только послушайте! — двойники. Это относится не ко всем знакомым, только к избранным. И часто даже к одному-единственному человеку. Никаких сопутствующих идей. Только эта. Люди с острым эмоциональным расстройством и тенденцией к параноидальной шизофрении. — Психиатр почесал нос ногтем большого пальца. — Был у меня такой случай два-три года назад.

— И вы его вылечили?

Психиатр покосился на Бенхэма и усмехнулся, показав все свои зубы.

— В психиатрии, доктор, в отличие, скажем, от клиник, где лечат болезни, передающиеся половым путем, нет такого понятия «вылечить». Можно только «адаптировать».

Бенхэм пригубил красное вино. Позже ему пришло в голову, что он никогда не сказал бы того, что сказал, если бы не вино. Во всяком случае вслух.

— Я не думаю… — Он помолчал, вспоминая фильм, который видел подростком. (Что-то про похитителей тел [83] . — Не думаю, что кто-либо когда-либо пытался проверить, были те люди на самом деле заменены двойниками или нет…

Майк — или Маршалл — или как там его — очень странно посмотрел на Бенхэма и повернулся к другому своему соседу.

Бенхэм же и дальше попытался вести себя нормально (что бы то ни значило) и потерпел полный крах. Более того, он жутко напился, принялся что-то бормотать о гребаных колонистах, а после вечеринки вдрызг разругался с женой, и каждое из этих проявлений ничуть не свидетельствовало о норме.

Кончилось тем, что жена заперла перед ним двери спальни.

Он лежал внизу на диване, накрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал прямо в трусах, пока горячее семя не выплеснулось ему на живот.

Под утро доктор проснулся от ощущения холода в чреслах.

Вытершись рубахой, в которой был на вечеринке, он тут же снова уснул.

Саймон не мог мастурбировать.

Хотел, но у него рука не поднималась. Она лежала рядом с ним, здоровая, прекрасная рука; но он словно забыл, что нужно сделать, чтобы она пошевелилась. Глупо, не так ли?

Разве нет?

Его прошиб пот. Пот стекал с его лба и лица на белые хлопковые простыни, в то время как тело оставалось сухим.

Что-то захватывало его изнутри, клетка за клеткой. Нежно тронуло лицо, словно в поцелуе; лизало горло, обвевало дыханием щеку. Касалось.

Ему нужно было встать с постели. И он не мог встать с постели.

Он хотел закричать, но рот не открылся. А голосовые связки отказывались вибрировать.

Он все еще мог видеть потолок, освещаемый огнями проезжавших машин. Потом потолок поплыл: глаза все еще принадлежали ему, и из них медленно текли слезы, скатываясь на подушку.

Они не знают, что у меня, подумал он. Они говорят, у меня то же самое, что и у других. Но я не мог этим заразиться. Я заразился чем-то еще.

Или, скорее всего, думал он, прежде чем зрение его затуманилось и темнота поглотила остатки Саймона Пауэрса, оно само меня настигло.

Очень скоро Саймон встал, умылся и внимательно осмотрел себя в зеркале ванной. И улыбнулся, словно ему понравилось то, что он увидел.