Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

В голове у Ники звенело и гудело. Мало того, что перед глазами без перерыва плыли зеленые огурцы, золотые луковые шары, мириады облупленных влажных яиц, монбланы картошек в мундирах, розовые палки колбас да батальоны вареных «курей», так еще и говорить в этой семье тихо не умели. Вернее, мужчины говорили нормально, отчего голоса их казались писком умирающей мыши. И Степан Ильич, изредка мелькая позади могучей супруги, изъяснялся по большей части жестами. Махнет, рисуя в воздухе загогулину зажатой в кулаке газетой и Петрик, кивая стриженой головой, срывается с места, бежит через калитку к соседям и вот уже они с Тимофеем, пыхтя, волокут в дом кадушку или тарелки стопками. И все это под оперные переливы и фиоритуры диалогов матери с дочерьми. Никиного голоса явно не хватало, потому она или кивала в ответ или отводила Люду в сторону и рассказывала, что нужно.

Вот и сейчас, поставив недопитую кружку на мокрую клеенку, бочком протиснулась мимо томно страдающей Насти и взяла за рукав Люду, которая на ходу стаскивала официальный жакет, встряхивая белыми волосами.

— Ну, прикинь! — возбужденная Люда схватила из рук матери кружку и в три глотка вылила в себя ледяной квас, — я Машке говорю, ну выйди, на утреннюю дойку хоть, пока мы тут вошкаемся. А она — не могу, у меня путевка. А кто ей путевку-то эту сделал? Я и сделала!

— Инку попроси, пусть выйдет, — мать взяла кружку и направилась в дом.

— А дети? — закричала вслед Люда, сдувая с носа упавшую прядку, — в саду кто же будет-то?

Махнула рукой и, насупясь, упала на лавку под огромным грецким орехом, что шелестел зелеными монетами листьев. Ника села рядом, по-прежнему держась за рукав белой, пропотевшей подмышками блузки Людмилы.

— Никогда, Верунчик, никогда не иди в начальники! Все на голову сядут и ты же потом плохая. А как отпроситься так сразу Людмила Степанна!..

Последние слова она пропищала, передразнивая просительниц.

— Люда, мне телефон нужен. Я ж домой все никак не позвоню.

— В школе, — ответила та, — поедем за водкой, и Тимоха тебя завезет. Скажешь там, Людмила Степанна просила межгород, пусть соединят.

— Я пойду обуюсь, — Ника встала.

— Да ехай в тапках! — закричала вслед Люда и откинулась к теплому стволу, улыбнулась, закрывая глаза. Чертова свадьба, и Настька, чтоб ее. Ну, ничего, зато весело. Жаль, Сергуня не успел, пока он там списывается да бегает с документами.

— Ляля! — закричала она, — подь сюда, живо!

Схватила подбежавшую девочку и, тиская, поцеловала в яркие щеки:

— Ты не лазь на дерево, не надо, упадешь, а видишь какая суета, еще мужики затопчут, моя девонька, ну беги, я тебе шоколадку куплю в магазине.

— А жевачек, ма? — Ляля перетопталась сандаликами, просительно глядя на мать.

— Попа слипнется. Вечером дам пластиночку.

— И Вовику.

— И Вовику дам. Иди, доця, не мешайся.

Через пять минут Ника сидела в пыльных жигулях, положив на колени гудящие руки. Важный Тимоха давил на газ и сигналил, разгоняя суматошных кур, что кидались под колеса. У ворот, на лавках и над заборами вслед машине кивали и махали соседи, переговариваясь и прикладывая руки ко лбу козырьком.

— Тебя смотрят, — засмеялась на переднем сиденье Люда.

Она сменила блузку и узкую юбку на линялое платье в цветочек и вся расцвела, стала ловкой и быстрой, будто выросла прямо из этой прокаленной солнцем степи. Сверкала зубами, окликала женщин, помахивая ладошкой, кричала парням, поддразнивая, и они орали в ответ, опираясь на тяпки и лопаты, шоколадно блестя плечами и сильными руками.

— У нас тут неплохо, Верунь, вон степь какая, и до моря всего пару часов ехать. В город дальше, а на пляжи, пожалуйста, особенно если машина у кого. Да, Тимоша?

Водитель важно кивал расхристанной темной головой и прибавлял скорости, так что у Ника дергалась голова и руки слетали с колен.

— Осенью, конечно, развозит все, но обещали асфальт положить. Одна беда — пьют мужики. Как везде. Но при хорошей жене, чего ж пить, нужно, чтоб мужа так вот держала, — и она вытягивала сжатый кулак. Спрашивала вкрадчиво, толкая этим кулаком водителя в плечо:

— Да? Тимоша?

Тот посмеивался, втягивая голову в плечи. И Ника тоже послушно улыбалась.

У светло-желтой коробки магазина жигуль затормозил, обязательные куры кинулись врассыпную, кудахча. И пришел петух, выгнул пурпурную шею, воинственно глядя бусиной глаза, как Люда вываливается из машины, одергивая на боках платье.

— Я с Валькой все тут соберу, а вы ехайте к школе. Потом меня заберете. Теть Валя! Теть Ва-ля!

Жигуль поскакал дальше, храбро преодолевая рытвины. Останавливаясь возле школы Тимоша сказал сиплым голосом:

— Цветы.

— Что?

— Цветов говорю, полная степь. Щас вот. Скоро жара, так высушит все. Ну и попалят много. А щас — полная.

Ника кивнула и обреченно пошла к стеклянным дверям. Тимофей закурил, облокачиваясь на машину и задумчиво разглядывая невысокую фигурку в джинсах и зеленой футболке.

В прохладном вестибюле Ника постояла, набираясь решимости. Опять надо идти к незнакомым людям, спрашивать, да еще вот рассказывать, что Людмила Степанна просила…

— Тебе, что ли, звонить? — женщина в сером халате оглядела ее с головы до ног и, поманив рукой, ушла к дальней двери, сунула туда голову:

— Тут приехала, городская. Ага. Тимохина которая. Людка просила, чтоб телефон.

И Ника, кивая на ходу смутным чужим лицам, пробралась между полированных столов в угол, встала спиной ко всем, берясь потной рукой за круглую трубку.

— Не набирай, — подсказала полная женщина с вязаньем в руке, — подожди, сейчас телефонистка соединит. Дай-ка.

Внимательно разглядывая Нику, пропела в трубку:

— Танечка! Танечка, сделай нам звоночек. Межгород, да. Южноморск. Ждем.

Отдала трубку Нике и, отходя, сообщила:

— А дети его все у бабки, так что ты не волнуйся особо. И мужик он хороший. Только следи, чтоб с Петькой Северухиным не вошкался.

— А? — растерянно сказала Ника. И все забыла, услышав в трубке испуганный мамин голос.

— Веронка? Это ты?

— Мам, я.

— А почему говорят, Николаевское? Это что — Николаевское?

— Ну…

Ника подавила желание спросить, не звонил ли Коля, представив, как мама, расширив глаза, приваливается к дверному косяку. Если звонил, сама скажет. Уж так скажет…

— Доча, ты звонила?

— А? — Ника снова растерялась.

— Вчера, — сказала Нина Петровна и вдруг смущенно хихикнула, — а то меня не было дома.

— И ночью? — удивилась Ника.

— А ты звонила ночью? — с раскаянием прошептала мама, — ну понимаешь…

Ника сурово молчала.

— Понимаешь. Эдуард Михайлович, он за мной заехал. И так получилось, ужасно просто, там размыло дорогу… ты что молчишь? Да! Размыло! И нам пришлось заночевать в домике. Прямо на дачах. Веронка, это было… ужасно! Мыши, они, оказывается, так громко скребутся. Но зато сколько там звезд! А какой воздух! Мы посадили топинамбур!