Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

— И я поеду.

— Ну да. Через три часика уже и собираться. Я тебе сумку принесла на всякий случай.

— Спасибо, Люд. Как через три часа?

Ника подняла голову к часам.

— Черт! А мне еще десяток эскизов сделать!

Люда поднялась, одергивая блестящую трикотажную кофточку.

— Ладно. Трудись. Тимоха тебе посигналит. А я там яиц сварила, да банку икры баклажанной, своей. Колбасы кольцо. В пакет собрала.

— Угу.

— Теперь будет только угукать, — сообщила Инна, — а не слышит ничего. Вот смотри. Верка! Курица ты лохматая!

— Угу, — карандаш быстро двигался по бумаге. Инна захихикала и хлопнула себя по губам в ответ на тяжелый взгляд Люды, которая вдруг стала сильно похожа на старенькую маму Леонору Палну.

— Да я ж шучу, Людочек!

— В другую сторону шути. Если б не Веруня, ты на свадьбе и не плясала бы, с Вовкой не тискалась. Ты лучше скажи — спасибо, Веруня!

— Угу, — отозвалась Ника.

И обе расхохотались.

Через три часа одетая в чистые джинсы Ника перецеловала троих малышей, чмокнула в щеку Инну и, перечислив ей, что надо передать Нине Петровне вместе с ватманом и эскизами, сбежала по лестнице к боковой двери.

— Я еще позвоню потом, в школу! — крикнула вверх и кивнула на возглас Инны:

— Счастливо тебе, Верунь!

Тимоха стоял рядом с машиной, которая сияла вымытыми боками и оказалась зеленой, как степная трава. На переднем сиденье торчала фуражка мрачного Петрика.

— А Настя что же, не поедет? — вполголоса спросила Ника, открывая заднюю дверцу.

Тимоха затоптал окурок и пожал плечами, выразительно закатывая глаза. Садясь за руль, бодро сообщил:

— Ну, Петрик, поехали жену твою заберем.

— Не надо, — мрачно ответил тот, глядя перед собой на кур, гуляющих по дороге.

— Ну, все одно, Людку ж надо. Просила, чтоб с Верочкой попрощаться.

Петрик промолчал.

У беленого забора на скамейке их ждала Люда, вскочила, маша рукой, подбежала и выдернула Нику из машины. Обнимая и тесня к забору, жарко задышала в ухо.

— Ой, не знаю, что делать-то! Сидит, надулась, как мышь на крупу. Петрик-то, оказывается, на велике дернул аж на бахчу, ночевал там в халабуде. Первая брачная ночь, блин! И вторая. Она уже бегала его искала по всему селу. С Караваихой орали друг на друга. Настька орет, ах ты шалава, дай мне мово мужа. А та ей, да подавись ты своим малолеткой, нету, иди вона проверяй. Оно и, правда, Караваихе уже тридцать семь, ну спал с ней Петрушечка наш, так то когда было, еще в девятом классе. Так три разочка всего. Настька орет, найду — убью, а не нашла — села и рыдает, тошно ей значит, что не нашла. Вот час назад тока он и явился, уже собранный. Так и сидит в машине, как истукан какой. А эта мамзель сидит в спальне. Он не идет, и она не идет. Ду-у-ура! Так ведь и уедет. А ему там служить.

Позади покашлял Тимоха, и Люда бросила обнимать оглушенную Нику.

— Ты еще тут! Чего тебе?

— Она вот пусть к ней пойдет, — Тимоха дернул в сторону Ники подбородком, — скажет.

— С чего бы?

— Пусть-пусть. Она умеет.

Люда удивленно оглядела Нику. Тимоха важно кивнул.

— Умеет-умеет. Вер, да пойди уже! Скажи ей, как мне тогда, ночью.

— Ночью? — переспросила Люда, — а чего это вы, ночью?

Ника вздохнула, отодвигая ее с пути. И пошла в дом, а за спиной негромко пререкались Люда с Тимохой.

— Если ночью, какого рожна ты ее на станцию везешь? Пусть остается!

— Та не. Ты не знаешь. Я потом скажу.

В спальне, куда Нику отвела Лариска, постукивая бигудями на белокурой голове, сияли парчовые шторы с золотыми бантами, царила огромная кровать, застеленная белоснежным кружевным покрывалом. Нетронутым. И на ней, у Ники защемило сердце — сидела давешняя кукла с капота, таращила голубые глаза, держа в пластмассовых ручках букет с нейлоновым бантом. «Совет да любовь», — вились по ленте слова.

Настя сидела в кресле, отвернув его спинкой к двери, и смотрела в пустую стену ненакрашенными глазами. На круглом животе расходился незастегнутый цветастый халат.

Ника встала за ее спиной, собираясь с мыслями. Что сказать ей? Что виновата? Что нужно было выслушать оправдания? Мелькнула мысль — все они хороши, и этот вот, такое лицо детское, хороший мальчик-троечник, а в девятом еще классе спал с Караваихой… Снимок этот дурацкий привез. Да чем он лучше Никаса? Тем, что не сумел спрятаться? А не нашла бы невеста фотку, так же крутил бы ей голову несколько лет.

Нет, это все какие-то не те мысли…

— Мне сегодня Костик помогал рисовать. Тимохин младший. А потом спрашивает — а мама приедет? Я говорю, не знаю, Костичка. Маша говорит, а он у всех спрашивает. И засмеялась. Он к ней драться полез. Так что я их разнимала и мирила.

— Мне-то что, — угрюмо сказал Настя стенке.

— Понимаешь… Когда Костик вырастет, то придется отцу говорить, почему мама уехала. И если вырастет не дурак, то и поймет, что в семье было несчастье. Будет, может отца ненавидеть, если конечно сам не сопьется. Но все равно, слышишь, как это будет? Сынок, я сильно пил, и мама не выдержала, ушла. А что ты расскажешь ребенку?

Настя пошевелилась, стягивая халат на животе. Чуть повернула голову. Ника помолчала, и, не дождавшись ответа, продолжила:

— А ты, значит, скажешь. Сынок. Ну, или дочка. А я нашла у папы фотку, где он качает девушку на качелях. И выгнала его. Потому ты у меня растешь одна. Ну как?

— Никак! — строптиво отозвалась Настя и, продолжая глядеть в стену, заговорила захлебываясь:

— Ну и помирились бы. Ну, крикнула. Тоже мне цаца. А как хотел? А он взял и ушел. А соседи? Я, значит, куку… кук. Кукую тут в этой спальне, вся в кружавах, совет любовь, тьфу! Стыдуха какая! А он незнамо где! Мне обидно!

— Значит, так и скажешь ребенку — мне стало обидно. Перед соседями.

— Ты не понимаешь! — Настя вскочила, сверкая глазами.

— Я понимаю как раз. Но я же не ребенок твой. Ему будешь говорить.

— Да что ты заладила ребенок-ребенок!

— А то! — у Ники загорелись щеки от гнева, и она повторила уже потише, сдерживая себя, — а то, я в саду работаю. Знаешь, какие там дети при живых родителях бывают сироты? Прекрасные дети, просто какие-то кинозвезды. Красивые, аж сердце щемит. Умнички. Смотришь и думаешь — и вот такое вот не занадобилось родному отцу! Или даже матери! А еще бывают самые обычные детки. И тех еще жальче, потому что они только для родителей свет в окошке! Которых нет. Вы любите друга друга, и просто так вот, хлоп, и развалите все! Иди, он ждет ведь в машине!

— Ждал бы — сам пришел! — Настя снова плюхнулась в кресло и уставилась в стенку, — не пойду.

Ника смерила упрямый затылок злобным взглядом. Вот дура неразумная, оттаскать бы за косу, так не поможет ведь!

— Настенька. Пойдем, а? Время, нам уже ехать.

— Не пойду.

Ника беспомощно опустила руки, разжала кулаки. Пошла из спальни, на ходу отрицательно качая головой на шепот Лариски и взгляды Элеоноры Павловны.