Людмила Анисарова - Библиотекарша

Она вышла из троллейбуса, торопливо раскрыла зонт и только потом начала крутить головой по сторонам. Стас стоял справа от Риты под навесом остановки и напряженно всматривался в выходящих из троллейбуса. Риту под зонтом он еще не увидел.

— Привет. — Она подошла к нему, стараясь держаться спокойно.

Но, кажется, у нее это не получилось. Она чувствовала, что глаза ее сияют, и ничего не могла поделать с непослушными губами, которые уже растянулись в счастливой улыбке.

— Привет, — ответил Стас, не отводя своих серо-голубых глаз от зеленых Ритиных.

— Ты помнишь, что мы идем в музей? — спросила Рита, увлекая Стаса под свой зонт.

Он перехватил ручку зонта, прижался к Рите и сказал уже на ходу:

— Помню. Хотя мог бы все на свете забыть, когда тебя увидел. Ты такая красивая…

Рита попыталась скрыть очередную, теперь уже смущенно-довольную, улыбку:

— Ты лучше скажи, когда в последний раз в музее был?

— В этом? Да никогда, если честно. Кажется, нас всем классом сюда водили. Но не довели: мы с ребятами по дороге сбежали. Когда в Москве учился, сама понимаешь, сюда не тянуло. Там везде ходил: и в музеи, и в театры. А сейчас — некогда. Да и не тянет особенно.

До музея было еще метров пятьдесят. Стас основательно вымок, потому что держал зонт больше над Ритой.

— Бежим! — крикнула Рита, и они зашлепали по лужам не разбирая дороги.

— У тебя же ноги промокнут! — сообразил вдруг Стас и легко, как ребенка, подхватил Риту одной рукой и побежал быстрее (в одной руке — зонт, в другой — Рита). Она, боясь, что уронит, колотила его по спине кулаками и что-то вопила. Но очень быстро очутилась на пороге музея.

Они вошли внутрь, Стас купил билеты.

— Ой, маленькая моя, у тебя же ноги все-таки, наверное, промокли, — сказал Стас.

Он усадил Риту на диванчик, присел рядом на корточки, снял с Риты туфли (они были надеты, вопреки всем правилам, на босу ногу — ведь лето почти!) и принялся вытирать ее холодные и мокрые «лапки» (это он так сказал) носовым платком. Потом он протер изнутри туфли и неторопливо начал церемонию их надевания. Рита моментально вошла в роль Золушки и подыгрывала Стасу смущенно-томным взором, плавным выгибанием рук и вытягиванием носка маленькой (хорошо, что маленькой!) ступни.

Рите было смешно, весело и приятно. Краешком глаза она успела углядеть, что пожилая кассирша из своей стеклянной будки смотрит на них со Стасом не удивленно или с осуждением, а очень даже одобрительно: с легкой завистью и некоторым умилением. А может, Рите это только показалось.

Про выставку (она, кажется, была действительно неплохой) Рита потом и не вспоминала. А вспоминала — понятно что. Как Стас нес ее, как вытирал ей ноги своим носовым платком и как надевал туфли. «Туфельки», — сказал он тогда. Хорошо, что Рита была в легких, открытых туфлях на шпильке — они и вправду смотрятся изящно и мило. А еще он сказал «лапки». Ну это как-то не очень — просто «ножки», пожалуй, было бы лучше. А слово «лапки» как-то сразу просится в сочетание со словом «лягушечьи». Кстати, «лягушечьи» или «лягушачьи»? В словаре есть и то и другое. Но первое звучит все-таки лучше.

Они виделись почти каждый день, исключая выходные. Стас то подвозил Риту из института, то забирал после занятий с Ярославом, то вез в библиотеку.

— Когда ты работаешь, — спрашивала Рита, — если постоянно находишь время для меня?

— Ну не так уж много времени я нахожу, как ты говоришь, для тебя. Час-полтора — это много, по-твоему?

— Но ведь у тебя свои дела…

— Да. И много, честно говоря. Но на них остается еще двадцать три часа. Не забывай, что я сам себе хозяин.

— Да, — соглашалась Рита. — Это здорово, ни от кого не зависеть.

— Ни от кого и ни от чего не зависеть не получается, конечно. И от партнеров зависим. И от курса доллара. И много еще от чего.

Про свою работу Стас почти никогда ничего не рассказывал, а вот про Ритину слушать очень любил. Она и рассказывала: в красках и подробностях. Кто что сказал на кафедре, что отмочили студентки на последнем семинаре, как Руслан Огрызков (вот с какой фамилией человек живет!) все время спит на ее лекциях.

Стасу было интересно все, что касалось Ритиной жизни. Во всяком случае, он всегда об этом говорил. И часто просил что-нибудь повторить «на бис». Например, тот случай на ее защите, ну когда она фамилию с отчеством перепутала…

Пожалуйста. Перед защитой Рита здорово тряслась. Она страшно боялась, как и все, кто защищался в этом совете, «зубра» методики — Баранова Георгия Степановича. Говорили, что не бывает такого, чтобы Баранов не задал два-три каверзных вопроса. Рита готовилась. Она пыталась представить себе, за что может зацепиться Баранов, и репетировала обстоятельные ответы.

— Спасибо за вопрос, Георгий Степанович, — говорила она. — Вы, безусловно, правы, подчеркивая роль… — Ну и так далее.

Мама, однажды услышав, что Рита разговаривает сама с собой, заглянула в комнату: проверить, не поехала ли у дочери крыша перед защитой.

— Ты с кем?

— Да с Георгием Барановичем. Со Степановым, — отмахнулась Рита, продолжая выстраивать аргументацию.

— С кем? — Мама сначала удивленно вытаращила глаза, а потом начала не просто смеяться, а заливисто хохотать (на это она была большая мастерица).

Теперь пришла очередь удивляться Рите:

— Ма, ты чего?

Та, не в силах остановиться, еле выговорила:

— Ты слышала… Ты слышала, что… сказала? Георгий Баранович!

Рита посмеялась, конечно, вместе с мамой, но потом крепко задумалась. Она ведь сказала это «на автомате». А что, если на защите такое выскочит? Не называть Баранова по имени-отчеству? Но это не годится. Значит, нужно постоянно себя контролировать: Георгий Степанович, Георгий Степанович, Георгий (ну как же хочется теперь сказать «Баранович»). Не обратила бы мама внимания — и Рита бы теперь не зацикливалась на этом.

— Георгий Степанович, Георгий Степанович, — повторяла Рита перед защитой, расхаживая взад-вперед по залу ученого совета.

Заседание совета проходило в два этапа. Сначала была защита докторской, а потом — кандидатской, Ритиной. И банкет тоже состоял из двух частей. После защиты докторской членов совета пригласили в другой зал к накрытому столу: как бы попить чаю. Но это было уже начало банкета со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рите все говорили, что второй защищаться — лучше не придумаешь. Члены совета будут веселыми и добрыми, до вопросов, может, и дело не дойдет.

Но Рита все равно боялась и все равно про себя твердила: «Георгий Степанович, Георгий Степанович, Георгий Степанович… Не забыть, не забыть, не забыть!»

Когда ученый секретарь совета дала Рите слово, в зале, кроме них, были: председатель совета, два официальных оппонента, три Ритины подруги и ее мама. Члены совета продолжали пить как бы чай и на Ритину защиту не спешили. Было обидно, конечно. Но зато была надежда, что, не услышав выступления диссертантки, дотошный Баранов (на защите докторской он, конечно, обозначился, задав целых четыре вопроса, — остальные члены совета вели себя мирно) ничего спрашивать не будет. И все тихо-спокойно проголосуют «за» — к голосованию-то народ из банкетного зала должен был подтянуться.