Пер Энквист - Визит лейб-медика

Человек, одетый в ливрею, отпрянул и сел. Разрез был ярко-красным, и из него ровной струйкой текла свежая кровь; стражник взвыл от изумления и ярости и взялся за эфес. Король Кристиан VII, — а в это мгновение все четверо воспринимали его именно как избранного Господом единовластного правителя, — взял да и рассмеялся.

И тем самым пустить в дело шпагу было нельзя; раз уж король соблаговолил посмеяться.

— Теперь, Кристиан, — спокойно сказала Катрин Сапожок, — теперь-то мы им покажем.

Впоследствии об этом происшествии очень много говорилось. Воля короля была для всех законом, а Катрин была королевой той ночи.

Она сопровождала его до самого дома. Он был пьян до бесчувствия, падал и весь перемазался в глине. Одна рука у него была в крови.

Она же была по-прежнему аккуратно одета. Стоявшая у ворот стража поняла, что идет король, поэтому она смогла передать его в надежные руки и пойти своей дорогой. Стражников нисколько не заинтересовало, куда она направилась, но Кристиан, обнаружив, что ее нет, был, похоже, совершенно безутешен.

Стражникам показалось, что они слышали, как он говорил: «любимая… любимая», но впоследствии они не были в этом уверены.

Они внесли его во дворец.

Их связь продолжалась почти семь месяцев. Он был уверен, что она будет длиться вечно.

Однако ей таки пришел конец.

Поворотный момент наступил во время представления в Придворном театре, когда давали комедию Серилла «Прекрасный сад». Король все чаще брал Катрин Сапожок с собой на придворные маскарады; она сидела в его ложе, они у всех на виду играли в карты в «фараон», а потом прогуливались среди придворных. Она при этом снимала маску. Король шел, обняв Катрин за талию, и они доверительно беседовали и смеялись.

Королевский двор был в шоке.

Дело было не в присутствии среди них кокотки. Дело было в зарождавшемся подозрении, что эта женщина, пусть и признанная в качестве королевской любовницы, не будет довольствоваться влиянием на Его Величество в постели, а что у нее более серьезные и опасные амбиции.

Она смеялась им прямо в лицо.

Их так пугала эта ненависть! Какую месть она вынашивает, какие обиды она, молча и с усмешкой, таит, какие прежние переживания вызывают у нее ненависть? Это пугало всех. Что излучают ее глаза, когда она бродит среди них в обнимку с маленьким мальчиком-королем?

Что предвещают ее глаза?

Поскольку вдовствующая королева Юлиана Мария, приходившаяся Кристиану мачехой, но мечтавшая, чтобы трон унаследовал ее собственный сын Фредерик, видела, что предвещают эти глаза, она вызвала Ове Хёг-Гульберга для обсуждения, как она ему собственноручно написала, дела, которое не терпит отлагательства.

Встречу она назначила в Дворцовой церкви. Выбор места Гульберга удивил. Но, как он пишет, «возможно, Ее Величество стремилась к величайшей секретности, а таковой можно было достигнуть лишь под неусыпным оком Господним». Прибыв на место, Гульберг обнаружил, что церковь пуста, если не считать одинокой фигуры, сидевшей на самой первой скамье.

Он подошел. Это была вдовствующая королева. Она предложила ему сесть.

Оказалось, что проблема заключалась в Катрин Сапожок.

Вдовствующая королева быстро, с на удивление грубой прямотой и в выражениях, которые едва ли можно было ожидать от нее услышать, особенно в церкви, изложила свое дело.

— Я обладаю абсолютно достоверной информацией. Он бывает у нее почти каждый вечер. Это известно уже всему Копенгагену. Король и весь королевский дом, весь двор, сделались всеобщим посмешищем.

Гульберг сидел, не шевелясь и рассматривая распятие со страдающим Спасителем.

— Мне это тоже известно, — сказал он в ответ. — Ваша Милость, к сожалению, похоже, что Вас информировали совершенно точно.

— Я прошу вас вмешаться. Юной супруге совсем не достается королевского семени.

Он не поверил своим ушам, но именно так она и сказала, а затем продолжила:

— Ситуация очень серьезна. Он сливает свое королевское семя в грязное лоно Катрин Сапожок. В этом ничего необычного нет. Но его необходимо заставить совокупляться и с королевой. Говорят, что однажды такое уже было, но этого недостаточно. Престолонаследие страны в опасности. Престолонаследие страны.

Он посмотрел на нее и сказал:

— Но Ваш собственный сын… смог бы… его заменить…

Она не произнесла ни слова.

Ведь оба они знали, что это совершенно невозможно. Или она этого не знала? Или не хотела знать? Туловище ее единственного сына — принца крови, сводного брата короля — было каким-то деформированным, его голова была заостренной и криво посаженный, и доброжелатели считали его излишне послушным, а прочие — безнадежным дебилом. Английский посланник в одном из писем Георгу III дал описание его внешности. «У него бесформенная голова, у него то и дело текли слюни, и во время беседы он часто как-то странно похрюкивал, постоянно улыбаясь, с глупым выражением лица». Это было жестоко, но справедливо. И они оба это знали. Гульберг в течение шести лет был его гувернером.

Он знал также и о ее огромной любви к своему уродливому сыну.

Ему доводилось видеть, как эта любовь прощала все, но часто доводилось видеть и ее слезы; ведь не думала же любящая мать, что этот несчастный уродец, «монстр», как его иногда называли при дворе, сможет стать королем Дании?

Знать этого наверняка он не мог.

Но то, другое, что она сказала! Все остальное, сказанное ею, было, в сущности, столь странным, что он был просто не в силах отвечать. Ее волнение по поводу растраченного впустую королевского семени, казалось странным; вдовствующей королеве Юлиане Марии довелось жить в браке с королем, который изливал свое королевское семя почти во всех шлюх Копенгагена. Для нее это не было тайной. Она это терпела. Того короля тоже принуждали совокупляться с ней, и она сама принуждала себя к этому. Это она тоже терпела. И она родила сына, получившегося дебилом, несчастным слюнявым ребенком, которого она любила.

Она не просто «терпела» его уродство. Она любила сына.

— Мой сын, — в конце концов ответила она звучным, металлическим голосом, — был бы лучшим монархом, чем этот… запутавшийся и распутный… мой сын был бы… мой любимый сын был бы…

Внезапно она умолкла. Утратила дар речи. Долгое время оба сидели молча. Потом она собралась с духом и сказала:

— Гульберг. Если вы станете моей опорой. И опорой для… моего сына. Я щедро вознагражу вас. Щедро. В вашем остром уме я вижу защиту для государства. Вы, как и мой сын, с виду… фигура… незначительная. Но ваше внутреннее содержание…

Она не продолжала. Гульберг молчал.

— В течение шести лет вы были учителем принца крови, — прошептала она наконец. — Господь дал ему невзрачную внешность. Многие его за это презирают. Однако я прошу вас — смогли бы вы полюбить его столь же сильно, как я?