Дуглас Кеннеди - Момент

— Но это не про тебя.

— Почему ты так уверена?

— Потому что я читала твою книгу и очерки, которые переводила…

— Ты действительно безнадежная оптимистка.

— Не передразнивай.

— Я тебя убедил?

— Знаешь, это, наверное, отголоски идеологической обработки. Нас учили с оптимизмом смотреть в коммунистическое будущее. А вот что касается личного…

— Ты слишком строга к себе, но это пройдет.

— Только после того, как выберусь из Берлина. Оставаться там — это значит быть рядом с Йоханнесом. Теперь я понимаю, что все это бесполезно. Я потеряла его навсегда.

— Думаю, это очень смелое признание, — сказал я, хотя и понимал, насколько оно мучительно для нее.

— Никакой надежды не осталось.

Мы оба замолчали.

— Париж… — наконец произнесла она. — Когда-то он казался мне далеким, как темная сторона Луны. А сейчас…

Спустя три дня — когда мы садились в автобус до Орли, откуда вылетали обратно в Берлин, — Петра так крепко вцепилась в мою руку, будто ей отчаянно требовалась опора.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Яне хочу возвращаться.

— Но это всего лишь на пару недель.

— Я знаю, знаю. Просто…

— Мы можем ускорить наш отъезд в Штаты, если сразу по возвращении я запишусь на прием в американское консульство и выясню, какие нужны документы, чтобы тебе выдали грин-карту.

— Как ты думаешь, много времени это займет?

— Понятия не имею, у меня ведь не было вереницы иностранных невест.

— Давай попросим, чтобы они сделали ее как можно скорее.

— Пока ты не передумала?

— Я никогда не передумаю.

— Я тоже. Так что и волноваться не о чем.

— Надеюсь, ты прав.

Вернувшись в тот день в Берлин, мы застали Аластера в мастерской. Он сидел в одиночестве перед тремя полотнами, над которыми работал в последние недели. Глубиной цвета, нервом геометрических форм и скрытой в нихтайной этот триптих позволял зрителю насладиться контрастом лазурных полутонов и чистотой синевы. Картины определенно удались.

— Неужели закончил? — спросил я.

— Да, и сам чуть не кончился, — сказал Аластер.

— Фантастика.

— Это твое субъективное мнение. Но возможно, я пребываю в привычной послеродовой депрессии.

— Они потрясающие, Аластер.

— А эти лондонские стервятники от искусства окрестят их как «Ив Кляйн лайт»… хотя нет ничего проще этого чертова Ива с его чертовым синим. Прошу прощения, Петра, я всегда такой на финише.

— Томас прав. Они замечательные.

— Ну, учитывая, что они были написаны в агонии расставания…

— Люди сами увидят, какие они удивительные, и оценят их по достоинству, — сказала она.

— К сожалению, не люди диктуют вкус.

— Мы обручились в Париже, — вдруг выпалил я.

Аластер явно опешил от этой новости.

— Ну-ка, еще раз, — попросил он.

— Мы решили пожениться.

— Ты уже два раза объявил об этом. Но странно, почему молчит мадемуазель.

— Это потому, что мадемуазель не такая болтушка, как месье, — улыбнулась она.

— «Болтун» — это синоним «американца», — добавил Аластер.

— Но поскольку я люблю этого американца… — сказала Петра.

— Выходит, ты подтверждаешь, что наш американский друг говорит правду?

— Подтверждаю.

— Что ж, тогда… где-то у меня здесь… думаю, в холодильнике, припрятана бутылочка французской шипучки, которую я приберегал для особых случаев. Как этот, например.

— Это очень любезно с твоей стороны, — сказал я.

— Это чертовски правильно, учитывая важность момента. Будучи в душе романтиком, должен сказать, что я ужасно завидую вам обоим и надеюсь только на то, что вы не испортите все это на фиг.

Бутылка шампанского переросла в долгий и пьяный ужин в местной итальянской забегаловке. Улучив минутку, когда Петра вышла в туалет, Аластер сказал мне:

— Пусть это пьяный треп, но больше всего меня радует, что ты по-настоящему созрел для этого брака. Ты стремился к нему, он стал тебе необходим. Не подумай, это не упрек и не критика. Это мои наблюдения. Потому что когда-то я был такой же, как ты. Одиночка. Не подпускал к себе никого слишком близко. Потом я встретил своего мужчину. И это было взаимное чувство. Если бы только этот сукин сын не умер на мне… Главное, Freund [92] Друг (нем.). , ты нашел ее.

На следующий день я позвонил в американское консульство и переговорил с удивительно милым секретарем с мягким среднезападным акцентом. Секретарь подтвердила, что да, если я собираюсь жениться на гражданке Германии и мы намерены поселиться в Штатах, лучше всего прийти вдвоем на прием к помощнику консула, чтобы он начал процедуру оформления иммиграционных документов. Как только мы поженимся официально, Петра получит гринкарту в течение месяца, если не возникнет никаких проблем.

— Так что, если вы хотите ускорить процесс, — сказала она, — я бы на вашем месте женилась как можно скорее!

Когда я вечером пересказал все это Петре, она рассмеялась:

— Можем попросить Аластера поучаствовать в церемонии.

— Я уже думал о том, чтобы пригласить его моим свидетелем.

— И моим тоже, потому что у меня нет близких друзей.

— Тогда давай сходим в отдел регистрации, или как он тут у них называется, на следующей неделе, — предложил я.

— Я завтра же все выясню.

— У нас встреча с консулом в час пятнадцать. Сможешь вырваться?

— Я буду. Как только консул подтвердит нам, что с моей грин-картой проблем не будет, я сразу подам уведомление на работе. Если ты не против, конечно.

— Конечно нет. А я позвоню парню, который снимает мою квартиру на Манхэттене, и скажу ему, что вернусь через месяц. Возможно, его это не обрадует, но срок четыре недели у нас прописан в договоре, так что, если все сложится удачно, к августу мы будем в Нью-Йорке. Жару и влажность я тебе гарантирую.

— Я наконец-то вырвусь отсюда, да еще и с тобой. Поверь мне, жара — это мелочи.

На следующий день я забежал в местное почтовое отделение и заказал международный звонок в Нью-Йорк. На Восточном побережье Соединенных Штатов было восемь утра. Мой субарендатор, Ричард Раундер, работал фактчекером в «Ньюсуик», успел опубликовать рассказ в журнале «Нью-Йоркер» и с тех пор, похоже, пребывал в глубоком творческом застое. Он был ранней пташкой, что нехарактерно для писателей, и мой звонок его не разбудил. Он на удивление спокойно отнесся к моей просьбе освободить квартиру через месяц, поскольку только что получил трехмесячную прописку в общине художников Яддо и собирался переезжать туда в начале сентября.

Американским консулом оказалась женщина лет сорока по имени Мадлен Эббот. Она была одета в строгий серый костюм и излучала положенную ей по рангу доброжелательность. Петра пришла на встречу в белой блузке и черной юбке чуть выше колена. Она очень нервничала, когда мы встретились у главного входа в консульство, которое находилось в богатом пригороде Зелендорф.