Альберто Моравиа - Чочара

- Хотите курить?-спросил он нас на хорошем итальянском языке и предложил пачку сигарет.

Я отказалась, и он сейчас же перешел к делу:

- Мне сказали, что у вас есть записка для меня. Я ответила:

- Вот она,- и протянула ему записку.

Он взял записку, прочитал ее два или три раза очень внимательно и с серьезным лицом, пристально смотря на меня, сказал:

- Эта записка содержит очень ценные для нас сведения Уже много времени мы ничего не знали об этих двух военных, и мы вам очень благодарны за все, что вы для них сделали. Опишите мне их, как они выглядели?

Я описала их ему, как умела:

- Один был маленький блондин с острой бородкой. Другой - высокий и худой, с темными волосами и синими глазами.

- Как они были одеты?

- Насколько я помню, на них были черные клеенчатые куртки и длинные брюки.

- На них были головные уборы?

- Да, что-то вроде военных фуражек.

- А оружие у них было?

- Да, у них были пистолеты. Они показали мне их.

- А что они собирались делать после того, как ушли от вас?

- Они хотели идти через горы к линии фронта, перейти через нее и добраться до Неаполя. Они провели всю зиму в крестьянском доме под Горой Фей и направлялись к фронту в надежде перейти через него. Но я боюсь, что им этого не удалось, потому что все говорили, что линию фронта невозможно перейти из-за немецких патрулей, а также из-за пушек и пулеметов.

- Да,- сказал он,- фронта им перейти не удалось, потому что до Неаполя они не добрались. Когда, в какой день они были у вас?

Я сказала ему, а он, помолчав немного, спросил еще:

- Сколько времени они оставались у вас?

- Всего только одни сутки, они очень спешили, а кроме того, боялись, что кто-нибудь на них донесет. Так и случилось, потому что едва они ушли, как явились немцы. Англичане провели с нами первый день рождества, мы вместе с ними ели курицу и выпили немного вина.

Он улыбнулся и сказал:

- Вино и курица - это только часть нашего вам долга. Скажите, что мы можем для вас сделать?

Тут я ему рассказала все. Что нам нечего было есть, что в Фонди мы не хотели оставаться хотя бы потому, что у нас не было здесь даже крова: домик, в котором мы поселились, разрушен бомбежкой этой ночью; поэтому мы хотим добраться до моей деревни вблизи Валлекорсы: там живут мои родители, и там мы можем некоторое время жить у них. Он выслушал меня очень серьезно и сказал:

- То, что вы у меня просите, по правде сказать, запрещено Но ведь и принимать у себя английских пленных во время немецкой оккупации было тоже запрещено, не так ли?

Он улыбнулся мне, а я ему. Помолчав немного, он сказал:

- Сделаем так: я скажу, что вы едете с нашим офицером, чтобы собрать сведения об этих двух военных, исчезнувших где-то в горах. Мы бы провели поиски во всяком случае, хотя и не в вашей деревне, лежащей в стороне от дороги, по которой они могли следовать, значит, этот офицер сначала отвезет вас в Валлекорсу, а потом приступит к поискам.

Я горячо поблагодарила его, а он мне сказал:

- Это мы должны благодарить вас. А теперь назовите мне ваши имена.

Я сказала ему, как нас зовут, он тщательно записал наши имена, потом встал из-за стола, чтобы попрощаться с нами, и был так любезен, что проводил нас до двери и поручил стоявшему у дверей солдату, сказав ему что-то по-английски. Этот солдат тоже стал такой любезный с нами и попросил нас следовать за ним.

Солдат проводил нас по светлому и пустому коридору и ввел в пустую, но чистую комнату, где стояли две походные койки. Он нам сказал, что мы переночуем в этой комнате, а на другой день, согласно распоряжению майора, нас отвезут куда-то. Солдат ушел, закрыв за собой дверь, а мы вздохнули с облегчением и уселись на койки. Мы чувствовали себя теперь совсем по-другому: на нас была чистая одежда, мы помылись, у нас были консервы, которые мы могли съесть, койки для спанья, крыша над головой, а самое главное - надежда на будущее Одним словом, мы стали совсем другими, и это изменение в нас произвел майор и его добрые слова. Я очень часто думала, что с человеком надо обращаться по-человечески, а не как с животным; обращаться с человеком по-человечески - это значит дать ему возможность, чтобы он был чистым, жил в чистом доме, относиться к нему с симпатией и уважением, но самое главное - внушить ему надежду на будущее. Если с человеком не обращаться так, то он превращается в животное: человек ведь все может, даже стать животным, если уж другие захотели, чтобы он был животным, а не человеком,- и тогда совершенно напрасно требовать от него человеческого поведения.

Оставшись одни, мы с Розеттой крепко обнялись, я ее поцеловала и сказала:

- Вот увидишь, теперь уж все придет в порядок. Мы поживем несколько дней в деревне, будем там хорошо кушать, отдохнем, а потом вернемся в Рим, и все будет так, как было до нашего отъезда.- Розетта, бедняжка, ответила мне:

- Да, мама.

В этот момент она была похожа на ягненка, которого ведут на бойню, а он лижет руку человека, ведущего его под нож мясника. К сожалению, эта рука была моей рукой, и именно я самолично вела ее на бойню. Но об этом я расскажу позже.

Мы съели по банке консервов и весь остаток дня провалялись в полудремоте на койках. У нас не было никакого желания гулять по улицам Фонди, смотреть на толпившихся на этих улицах оборванных людей и солдат - это было . слишком грустно, а развалины домов напоминали нам о войне. Кроме того, мы чувствовали себя еще очень усталыми, потому что провели ночь под открытым небом и, потом, много пережили за последние сутки. Мы спали, просыпались и снова засыпали. Моя койка стояла возле окна, на котором не было ставен, и через него было видно сверкающее голубое небо. Каждый раз, просыпаясь, я наблюдала, что свет падает уже немного с другой стороны и становится не таким ярким, так как солнце совершало свой путь по небу. Я опять чувствовала себя счастливой, как накануне, когда спала и слышала пушечную стрельбу, но теперь я была счастлива из-за Розетты, спавшей на соседней койке: после всех тревог и приключений, которые нам пришлось пережить, Розетта была жива и здорова. Я думала о том, что мне все же удалось сквозь все военные бури добраться до тихой гавани и спасти свою дочь. Розетта была здорова, я тоже была здорова, никаких особых бед с нами не случилось, а теперь мы скоро вернемся в Рим, в нашу квартиру, я снова открою свою лавку, и мы заживем, как раньше. Нет, мы будем теперь жить лучше, чем раньше, потому что жених Розетты тоже, конечно, жив, вернулся из Югославии и они с Розеттой поженятся. В полусне я представляла себе свадьбу Розетты Я видела, как она выходит из церкви на залитую солнцем площадь; на ней белое платье, на голове флердоранж, она опирается на руку своего жениха, а за ней иду я, и все родственники, и друзья, улыбающиеся и счастливые. Но я видела их не только при выходе из церкви, а возвращалась мыслями назад и видела их на коленях перед алтарем, слушающих венчавшего их священника, который держал речь о долге и обязанностях святого бракосочетания. Но и этого мне казалось мало, и я переносилась мыслями вперед и видела Розетту с ее первым ребенком на руках: мы все сидим за столом - Розетта, ее муж и я; из соседней комнаты слышится плач ребенка, Розетта встает и идет туда, возвращается с ребенком, садится опять за стол, расстегивает кофточку и дает ребенку грудь, а он ловит ротиком сосок и обеими ручонками хватается за грудь; Розетта наклоняется к ребенку, а сама ест ложкой суп. Теперь нас уже было четверо за столом: муж Розетты, Розетта, малыш и я. Вижу я в полудремоте все это и думаю о том, что теперь я уже бабушка, и мне нравилось быть бабушкой, потому что я больше не желала любви, мне хотелось поскорей стать старой женщиной, бабушкой, и жить еще долго-долго вместе с Розеттой и ее детьми. Между этими снами я видела Розетту, лежащую на соседней койке, значит, эти сны не только сны, очень скоро они могут стать былью,- вот только мы вернемся в Рим и заживем нашей прежней жизнью.