Давид Фогель - Брачные узы

В этот миг Гордвайль почувствовал себя сильным, настоящим героем. Хотя он не в первый раз читал восторженные отзывы о себе того или иного редактора, в нем всякий раз заново просыпалось бодрящее и пронизывающее его надеждой чувство, которое, правда, как приходило, так вскоре и гасло. Особенно если он сразу же после очередных похвал садился за работу и сталкивался с какой-нибудь трудностью (а работа, как назло, никогда не удавалась ему в таких случаях!), он делал перерыв, отчаивался, затем приободрялся и начинал снова, но тщетно! И тогда им снова овладевала гнетущая уверенность в своей неспособности и ущербности, в том, что никогда, вовеки веков, он не сумеет высказать все, что у него на душе, и так, как он хочет, выразить все то мимолетное, что проносилось у него перед глазами, — а тогда какой смысл во всех этих восторгах?

Но сегодня, сегодня ему было хорошо, несмотря на все это! У него была Tea, конечно, только у него!.. (Усилием воли он подавил какие-то сомнения, начавшие вылезать из темных уголков души.) Совсем скоро, да, через какие-то девять дней, все станет прочно и осязаемо! Тогда начнется новая жизнь, упорядоченная и обозначенная прямыми линиями, жизнь, полная покоя и душевного равновесия. В свободное время он сможет писать в полное свое удовольствие. И работать с этого времени он будет совершенно иначе! Надо одним натиском охватить вещь в целом, овладеть главным, самой ее сердцевиной, — и тогда наверняка он сможет все!

«Ну а кто, по-твоему, доктор Оствальд, к примеру?..» — сумело неожиданное сомнение закрасться в его сознание.

Гордвайль вскочил с дивана, на котором сидел в рассеянности, и стал ходить по комнате.

— Что? Что доктор Оствальд? — яростно сказал он самому себе.

«Да-да, именно доктор Оствальд!..»

— Ну так что! Порядочный человек, по всей видимости, и более ничего!.. Tea работает у него уже более двух лет, они друзья — вот и все!

«А вчерашние ее приятели? — перебил себя Гордвайль. — Это же негодяи и наглецы! Без всякого сомнения, негодяи! Их следовало-таки поучить хорошим манерам!»

Перед его глазами промелькнула мимолетная сцена с размытыми очертаниями: он, Гордвайль, стоит над этими двумя, мучает их, а они, преклонив колени, просят у него прощения… Эта странная сцена заставила его скомкать письмо редактора, которое он все еще держал в руке. Шорох бумаги снова вернул его к действительности. «А, все вздор!» — сказал он себе, успокоенно улыбнувшись. Он подошел к столу и стал разглаживать на нем скомканное письмо, водя по нему краем ладони с таким усердием, как будто это было делом чрезвычайной важности. Затем взглянул на часы: было без двадцати минут шесть. Подошел к окну и раздвинул грязную тюлевую занавеску. На улице моросил незаметный для глаза дождик, становившийся явным только по мокрому блеску черной мостовой. Во втором этаже дома напротив, в гостинице «У Северного вокзала», было приоткрыто окно. В глубине комнаты Гордвайль различил силуэт обнаженной женщины, стоявшей к нему боком против большого зеркала. Большой мягкой кистью женщина наносила на голое тело сурьмовый порошок, вокруг нее вертелся мужчина в рубашке с длинными рукавами и с горящей сигаретой во рту. Временами он останавливался, вынимал изо рта сигарету, целовал женщину в затылок и спину и продолжал курить и бегать вокруг нее. Затем женщина исчезла в той части комнаты, которая не была видна отсюда. «Настоящее воровство!» — пронеслось у Гордвайля в голове. И все же он остался на месте и продолжал смотреть. Ждал со стучащим сердцем. Спустя несколько минут женщина появилась снова, уже наполовину одетая. Гордвайль отошел от окна и сел на диван. Его охватил жар. В воображении возникали и проносились интимные подробности его с Теей близости, из них вдруг выделилось воспоминание о старой и дешевой картине, изображавшей сидящего за столом, склонившегося мужчину, словно погруженного в размышления, — картине, случайно застрявшей в его памяти: он видел ее в одном из ночных номеров, в которых бывал с Теей, и теперь никак не мог вспомнить, где именно он ее видел. Сейчас картина встала перед его взором совершенно отчетливо, словно висела перед ним на стене, и абсолютно ему не понравилась. Более того, она показалась ему жутко безобразной и почему-то вызвала настоящее отвращение, продолжая досаждать ему с глупейшей навязчивостью — так, что ему никак не удавалось изгнать это видение. Наконец он зажег сигарету и снова подошел к окну. Сейчас в номере гостиницы никого не было видно. «Верно, вышли уже!» — заключил Гордвайль. Постояв так еще немного, он решил побриться. Вообще-то он еще прилично выбрит, подумал Гордвайль, тем не менее не мешает побриться еще раз в честь последнего дня свободы, а кроме того, завтра ему будет нужно встать рано, и на это не останется времени.

Бритье заняло у него минут двадцать. Потом он встал у зеркала, чтобы повязать другой галстук, черный в белую полоску, подаренный ему недавно доктором Астелем и надеваемый сегодня в первый раз. Было уже около семи. В этот пасмурный день сумерки сгустились рано. В комнате уже царил полумрак. Гордвайль стоял перед зеркалом и любовался новым галстуком, который нашел более красивым, чем старый зеленоватый. Вдруг ему почудилось, что кто-то стоит у него за спиной. Он вздрогнул. И, мгновенно обернувшись, обнаружил старуху-квартирохозяйку, госпожу Фишер. «А, ко всем чертям!» — проронил он сквозь зубы.

Старуха спросила, не желает ли он чашечку кофе. Она только что сварила кофе, найдется и для него чашечка. У нее отличный кофе, господин Гордвайль знает! Чистый кофе, без всяких примесей! Покойный дорогой ее муж очень его любил. Во всем городе, говаривал он, еще поискать нужно такой кофе, и все равно не найдешь! И, пользуясь случаем, продолжила старуха, почесывая за ухом пальцем, Сидель ее полагает, что господин Гордвайль еще не уплатил за этот месяц, а ведь двадцатое уже прошло! Не то чтобы она требовала, не дай — Бог, — это совсем на нее не похоже! Напротив, если нынче у него нет денег, она охотно подождет. Даже несколько недель подождет. В господине Гордвайле она уверена, пс-с-с! Таких порядочных людей, как он, нынче днем с огнем не сыщешь! Она только напоминает, чтобы не забылось. Потому как у господина Гордвайля в голове немало и других дел, она знает, а потому… А кофе она сейчас принесет, он еще горячий. Стоит на плитке. Нет? Он не хочет? Жаль, очень жаль! Такой хороший кофе!

Сказав старухе, что заплатит за квартиру завтра, Гордвайль вышел. Он направился в первый округ, шел неспешно, хотя у него уже проснулось легкое чувство голода, так как сегодня он еще не обедал. Гордвайль прикинул, что перекусит где-нибудь в городе, ведь у него еще есть немного времени. С особым удовольствием он подставил свою шевелюру под моросящий дождичек, почти невидимый, сыпавшийся сверху, как мука из решета. Фонари уже зажглись, так как вечер тем временем просочился на улицы, и наверху, на уровне их пламени, проявлялась растертая сеющаяся морось дождя, напоминая наклонный пыльный столб, высвечивающийся порой в комнате в лучах бьющего в окно палящего летнего солнца. На улице веяло осенью, хотя холодно не было. Он подошел к Дунайскому каналу, в котором дрожали, дробясь, отраженные огни фонарей. Вода казалась страшно холодной и черной, и становилось приятно при мысли, что купаться сейчас нет никакой нужды. Магазины были уже закрыты, и лишь местами проскальзывал нахальный, режущий глаз проблеск освещенной витрины. Яркий свет центральных улиц города немного приглушался из-за дождя. В блестящей мостовой, как в черном зеркале, отражались пешеходы, ногами вверх и с опрокинутыми зонтиками, и два ряда перевернутых домов с обеих сторон улицы.