Давид Фогель - Брачные узы

С возрастающим возбуждением внимал Гордвайль шепоту собеседника, разбередившего в его душе старые раны, которые, казалось, уже начали затягиваться. В последнее время он уверил себя, что эти дела не имеют над ним власти, что он закален и защищен от них, и вот, неожиданно оказалось, что это не так. В тот миг ему стало ясно, что в глубине души огонь тлел по-прежнему, готовый в любой момент выскочить из засады и накинуться на него и жечь. Он чувствовал страдания Йоханна, словно это была его собственная мука. Он ясно видел Мици, которую не видел еще ни разу в жизни, как она надевает пальто, серое свое пальтишко, и говорит, одеваясь: «Я на минутку заскочу к сестре». Душа его горела муками ревности, он ревновал ее вместе с ее мужем, вместе с ним мучаясь неизвестностью и вопросом, где она провела все это время и чем занималась. Может, она и сегодня пошла туда, эта Мици, пронзила его мысль. Он схватил кружку с пивом и отпил глоток. И словно пытаясь изгнать мучительное сомнение из своего собственного сердца, он сказал Йоханну, сидевшему со склоненной головой и барабанившему по столешнице пальцами:

— И однако этого мало, чтобы подозревать ее. Быть может, все действительно было, как она рассказала; то, что вы не видели ее, когда она выходила, еще не доказательство. Наверняка она вышла, когда вы посмотрели в другую сторону. И именно потому, что она вышла с сестрой, вы ее не заметили; ведь вы не ожидали увидеть ее с другой женщиной, вот и не обратили внимания.

Йоханн перевел на него взыскующий взгляд:

— Но неизвестность, неизвестность! Я просто не могу ее вынести! Это давит здесь, — он двумя пальцами стукнул себя по груди. — Здесь будто камень! Но если окажется, что она врала… будет нехорошо! Будет беда!

Он автоматически отпил еще глоток из стакана и продолжал:

— Всю прошлую ночь я не сомкнул глаз. Все думал: с сестрой она была или нет, где была? Эта мысль сверлила меня все время. Я думал — рехнусь. Выведу их на чистую воду, и тогда пусть берегутся!

Между его бровей прорезались три глубокие вертикальные морщины, предвещавшие несчастье, острый нос заострился еще больше и стал похож на какой-то зазубренный резец каменного века. В обычные дни при виде тихого и доброго Йоханна, «честного парня» по определению его отца, никому бы и в голову не пришло, что он способен на такую дикую ярость. Гордвайль стал даже побаиваться его.

— Вот, возьмите, — сказал он, протягивая Йоханну сигарету и словно пытаясь этим немного его утихомирить.

Гордвайль хотел сказать ему, что он наверняка перегибает палку в своей подозрительности и в конце концов выяснится, что подозрения его беспочвенны. Но у него вырвалось вдруг:

— А вам известно, кто он, тот, с кем она пошла в кино?

— Тот, что пошел с Мици? Нет, не знаю. То есть, кажется, она говорила, что он пишет в американские газеты. Его зовут… Пе… Пен… Какое-то чудное имя.

— Может быть, Перчик?

— Да, кажется, так она и сказала. Весьма возможно, что его зовут Перчик.

Гордвайль вдруг с полной уверенностью понял, что это действительно Перчик, он и никто другой, и жуткая ярость поднялась в нем. Он продолжил расспросы, словно одержимый дьяволом:

— Низенький? Чернявый, немного полный? В серой, шитой на заказ шляпе?

— Да, невысокий. Чернявый. На шляпу я не обратил внимания. Я его видел мельком. А вы что, его знаете?

— Если это Перчик, то я его очень хорошо знаю. Но… я не думаю, чтобы… это был он…

— Да нет, это наверняка он! — ухватился Йоханн за эту возможность, как будто в ней было что-то облегчавшее его участь. — Я уверен, это он! Я почти точно помню, что она сказала: Перчик. У него есть жена и ребенок?

— Да, есть.

— Если так, то это наверняка он.

И Йоханн улыбнулся счастливой улыбкой тяжелого больного, у которого миновал кризис и который уже чувствует, что с этой минуты пойдет на поправку и будет жить. Было похоже, что теперь, когда он уверен, что это Перчик, он уже не чувствует никакой опасности. Но Гордвайль знал, что этот-то как раз никогда не пойдет в кино с женой Йоханна Врубичека просто так. И он преисполнился жалости к этому сидевшему напротив него Йоханну. Потому что еще он знал, что так вот просто это дело не завершится. Сейчас не более чем короткая передышка, сомнения еще вернутся и будут досаждать ему, Йоханну, с новой силой.

Нужно будет поговорить с этим проходимцем, и чем раньше, тем лучше, принял Гордвайль решение; завтра, если он не застанет его в кафе, то напишет ему и условится о встрече.

— Может, вы хотите выпить еще? — предложил Йоханн. — Кружку пива или четверть вина?

Гордвайль отказался.

— Закажем четверть вина, господин Гордвайль! — стал упрашивать его Йоханн. — Вино здесь случайно оказалось хорошим. Действительно, хорошее. Надо будет как-нибудь зайти сюда с… — он помедлил, — с Мици. Она любит выпить немного хорошего вина. Да, как-нибудь мы сюда заглянем. Ну а вы как поживаете, господин Гордвайль? — спросил вдруг Йоханн, будто только сейчас заметил собеседника. — Все у вас в порядке? Супруга?

Гордвайль кивнул.

— Приятно слышать, — сказал Йоханн. — Правда, очень приятно! — И он дружески шлепнул Гордвайля по руке, лежавшей на столе. — Вы чуткий человек, господин Гордвайль, скажу вам без лести! Очень хороший человек! Выпейте еще немного со мной, прошу вас. Нам ведь так редко выпадает встретиться.

Гордвайль наконец согласился и заказал еще кружку пива. Для себя Йоханн попросил четверть вина.

Неожиданно он спросил, не глядя на Гордвайля:

— А к-какой он? Что он за человек?..

— Кто он?

— Я имею в виду, этот ваш друг, господин Перчик?

— Он писатель и журналист, — уклончиво ответил Гордвайль. — Я с ним знаком уже несколько лет. Время от времени пересекаемся в кафе. Прозит, господин Йоханн! — поднял он кружку с горой пены, поставленную перед ним официантом. — За ваше здоровье и за мир в вашем доме!

— Прозит! Прозит! — взревел Йоханн.

Они снова замолчали, Йоханн сидел опустив голову, казалось, снова погрузившись в невеселые свои мысли. Гордвайль взглянул на часы.

— Ну, господин Йоханн, пора домой. Час уже совсем не ранний.

— Сколько?

— Половина двенадцатого.

— Да, пора идти! — согласился Йоханн и кликнул официанта.

— Как бы то ни было, — сказал он, вставая, — я вам благодарен, господин Гордвайль, за то, что уделили мне время. А если увидите господина Перчика, то передайте ему, что для него же лучше убрать свои лапы от моей жены, иначе — худо ему будет. Пускай свою жену водит в кино, а Мици оставит в покое.

— Да, конечно, — сказал Гордвайль. — Охотно передам. Да и вам тоже, господин Йоханн, было бы лучше выбросить все это из головы. Нет никаких оснований для всех этих подозрений. Действительно никаких.