Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

– Значит, выучил по-скорому. Вот видишь на что только не пойдет русский, чтобы кинуть молдаван!

– Точно… ты открыл мне глаза…

– Ни одного памятника на всю Москву, говорю тебе. Это же блядь народ дикарей.

– Поразительно… А у нас, в нашем маленьком солнечном Кишиневе, памятников с тридцать наберется.

– Да, Петрика, ты прав, и памятников кому?! Великим! Титанам! Людям, известным всему миру. Гога, миронеску, виеру, луческу, мандыкану, дойна и алдя теодоровичь, петреску… Мировая Элита! Это тебе не всякая херня типа Пушкина сраного, о котором знают только русские, да медведи, которых они по пьяни потрахивают!

– Вот уроды!

– Вот уроды!

Собеседники остановились, чтобы передохнуть. В вечернем Кишиневе пахло поздней весной. Жара в городе наступила, как всегда, внезапно. Поэтому парни, одетые еще по ранне-весеннему сезону, вспотели. На старшем, Иване Скрипке, была теплая куртка, перчатки, и свитер с горлом, поднятым до середины лица. Младший, Сережка Цуркану, был в строительной куртке с множеством карманов, военных штанах, и берцах. Иван нес стремянку, а Сережка – три ведерка с краской и кисти. Выглядели они как два маляра, что было само по себе удивительно – все маляры, штукатуры, и вообще строители, давно уже уехали в Россиию. Строить в Москве дома, и красить заборы этим диким русским, живущим в городе без памятников. Ивану было тридцать пять лет, он работал программистом, был патриотом Молдовы, и ужасно переживал из-за своих имени и фамилии. Как и все молдавские патриоты с русскими фамилиями, он искупал свою вину тем, что писал на местных форумах в интернете «русские пропили мозги, бухаха», но этого было недостаточно. Поэтому Иван и предложил своему младшему школьному приятелю, Сережке Цуркану, совершить подвиг…

– Давай раскрасим бюст этого сраного Пушкина, который до сих пор почему-то в Кишиневе стоит, в цвета румынского флага, – сказал он.

– Зачем? – спросил туповатый Сережка.

– Чтобы показать этим русским сраным, что Кишинев это румынский город, – сказал Иван.

– Настоящий европейский чистый город, а не какой-нибудь сраный грязный Нижний Тагил, – сказал Иван, споткнулся в выбоине асфальта, которую не разглядел из-за отсутствия уличного освещения, и упав, ткнулся рукой в собачье говно.

– Вот суки, – сказал он, вставая с помощью друга, – все засрали своими русскими собаками…

– Да, полно русских, развелось их тут, – сказал Сережка. – Полный Кишинев русских…

– Их тут нет! – сурово поправил его Иван.

– Верно, – сказал запутавшийся Сережка. – Но откуда тогда здесь собачье говно?

– Они во всем виноваты, но они есть, только когда они виноваты, – сказал Иван.

– Собаки или русские? – спросил Сережка.

– Это одно и то же, – угрюмо ответил Иван.

Парни перекурили и зашли в центральный парк города. Где-то там, посреди клумб и газонов, возвышался бюст ничего не подозревавшего и задолбавшего молдаванина Ивана негра Пушина.

– Может, просто поссым на него, да и все? – негромко спросил Сережа, когда друзья подошли к бюсту.

– Да ему наплевать на это, он же бронзовый, – ответил Иван.

Парни стали расставлять стремянку. В парке никого не было, потому что прогуливаться в нем после шести вечера было довольно опасно. Шалили бандиты. Тех, кто улизнул от бандитов, добивала полиция. Но Сережа и Иван сделали себе фальшивые удостоверения работников городского хозяйства и рассчитывали отбиться и от одних и от других. Иван поглядел на Пушкина оценивающе, сплюнул, и полез на стремянку. Начал он с красной краски и прически. Работа шла споро. Классик глядел на Скрипку с удивлением. Да пошел ты, Пушкин сраный…

– Иван, – негромко окликнул его Цуркану.

– Что, Серега? – спросил Иван.

– Я нахо… – начал было Сергей, но замолк.

Иван обернулся, балансируя, и увидел человека в полицейской форме, который надевал наручники на бесформенно сложившегося на траве Сережку. Полез в карман за удостоверением, и хотел было соврать насчет плановых работ, но полетел на землю. Это легавый выбил ударом ноги стремянку из-под Ивана.

Последнее что увидел Иван перед тем как отключился – бюст Пушкина злорадно подмигнул…

ххх

Первое, что увидел Иван, когда открыл глаза – Серегу без штанов и полицейского без штанов…

– Паритет, – подумал Иван.

Но полицейский был в более выгодном положении. Они с Сережей Цуркану любили друг друга. Это мягко говоря. По правде, полицейский трахал Серегу, привязанного к столу. На лице у Сереги была, почему-то, маска Бетмена, и во рту торчал большой черный шар. Это чтобы не орал, догадался Иван и хотел было закричать. Увы, такой же шар торчал во рту и у него. Надеюсь, подумал Иван, – лихорадочно пытаясь понять, что случилось, – это будет единственным сходством в моем и друга положении в этот вечер…

Сергей беспомощно мычал. Иван огляделся. Он был привязан к стулу. Находились они в каком-то «обезьяннике». В помещении никого, кроме них троих, не было. Мент был довольно крупным – но это не пугало, Ваня и сам был крупный и обрюзгшим парнем, – с шрамом в поллица.

– Отто Скорцени, – подумал Иван, и подумал, что подумал уже второй раз за вечер.

Трахая Сережу, полицейский глядел в глаза Ивана и улыбался.

– М-м-м-м, – сказал Иван.

– Вы нарушили закон республики Молдова, – сказал мент, – и понесете суровое наказание, парни.

– М-м-м, – сказал Иван.

– Потерпи сладкий, – сказал легавый Сереже, и с хлюпаньем рассоединился.

Иван от звука страдальчески поморщился. Мент похихикал и освободил Ване рот.

– Вы не имеете права поступать так с нами из-за вашего сраного Пушкина, засовывать нам в рты эти сраные черные резиновые блядь шары, мы поступали по совести, мы двое бессарбских румын выполняли долг всякого уважающего румы… – затараторил Ваня.

– Остынь, – на хорошем румынском сказал мент, и заткнул Ване рот таким ужасным способом, что бедный парень пожалел, что это было сделано не шаром.

– Да-да, о, да… – сказал задумчиво полицейский, после чего с характерным хлюпающим звуком покинул Ивана и вернулся к Сереже.

Ошарашенный Иван, с которым это случилось впервые в жизни, – причем во всех смыслах, поскольку Флоричика его оральными ласками не баловала, – пустил слюни на подбородок. После чего вдруг дико заорал. Легавый похихикал, снова встал за Сережкой, – изредка отходя к Ивану – и мучения парней продолжились.

Где-то через два часа ребята все поняли.

Они в лапах маньяка.

ххх

– Вы бля пидоры! – сказал мент, когда сделал перерыв, чтобы покурить. – Какое право вы имели в мое дежурство красить этого гребанного Пушкина?!

– Мы хотели доказать свою румынскую идентичность, – плача, ответил Иван.

– Так и доказывали бы не в мое дежурство, – сказал мент.