Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

– Никуда ты его не вытащишь, – крикнул кто-то из москвичей, – мы вам тут семейное кладбище устроим…

– Заткни пасть, сука, – в голос сказали оба Лоринкова.

– Ты давно из дома? – спросил майор отца.

– Три года как, – ответил Лоринков-старший, – я ведь как из Салехарда ехал, свой стройотряд в Молдавию возвращал, так нас под Ростовым и тормознули, сняли с поезда, говорят, мол, гастарбайтеры волнения подняли, война начинается, мы вас на всякий случай в лагерь для перемещенных…

– Я им – у меня гражданство российское, а они мне, а нам плевать, предатель…

– Настоящий концлагерь! – крикнул он.

– Ну я и сбежал! – крикнул капитан сыну.

– Три года, – прошептал тот, чувствуя, как слезы текут по его лицу.

Сам майор не был дома уже пять лет…

– Но я полгода назад с ними связывался, – крикнул капитан сыну.

– Как они? – спросил майор Лоринков чужим голосом.

– Все хорошо, – сказал отец, выстрелив пару раз в москвичей.

– А помнишь, папа, – спросил майор, чувствуя, как начинает кружиться голова, – как мы с тобой за политику спорили?

– Помню, – крикнул отец, – что я тебе говорил, накрылись они медным тазом, эти русские!

– Нет, – упрямо сказал майор, – я все равно верю, что русские это нация будущего…

– Они дали миру Толстого, Чехова, Ломоносова, да Чайковского, наконец!

– Чайковский был пидар, – напомнил Лоринков-отец, чей голос стал, отчего-то ближе.

Сумел перебраться на один пролет, понял майор, и попробовал помочь отцу. Но даже перевернуться на бок не сумел. Главное, разговаривать, подумал майор. Иначе москвичи поймут, что он тяжело ранен, и спустятся добивать.

– Папа, – сказал он раздраженно, – и все равно русские великая нация…

– Сынок, мы же сами русские, чего ты меня грузишь-то, – сказал Лоринков-отец.

– Вот мы – великие, а насчет остальных я в глубочайших раздумьях, – сказал он.

– Да что мы все о политике, – сказал он, помолчав.

– Как там Днестр? – спросил майор.

– Все течет, – сказал отец. – Забор, кстати, покосился, так я его подправил…

– Спасибо, – сказал майор.

– Брат звонил из Штатов, беспокоится, – продолжал капитан, – младшенькая твоя в садик ходит, а старший в школу пошел, все папку спрашивают…

– Детки, – сказал майор, и снова заплакал.

– Пять лет не плакал, – сказал он громче, – а сейчас вот уже третий раз за час…

– Так бывает, сынок, – сказал опытный солдат, Лоринков-отец, и выстрелил.

Москвич, кравшийся к майору Лоринкову, с проклятиями, подстреленный, рухнул.

– Спасибо, папа, – сказал майор, – а дальше, ну, из Ростова?

– Из Ростова я из лагеря для перемещенных гастарбайтеров бежал, – рассказал коротко отец свою историю, – нашел своих работяг, сколотил из них отряд, воевали на юге, под Астраханью, потом на Кавказ зашли, после Пятой Чеченской сожгли Грозный с монголами, а оттуда, как услыхали, что все рабы на Москву пошли, двинулись на север…

– А уж тут влились в НРКА, чин капитана получил, – сказал отец.

– Имею чины и награды, – сообщил он сыну. – Ну и про тебя был наслышан, да только все встретиться не получалось.

– Вот и встретились, – сказал майор Лоринков.

– Вот и встретились, – сказал капитан Лоринков.

– Увидеть бы тебя, – сказал капитан Лоринков.

– Боюсь, я ранен, – признался сын, – все признаться боялся, думал, москвичи услышат, поймут, что сил нет, так ведь их и так нету…

– Держись, – сказал капитан, – и не беспокойся.

– Москвичи все равно по-русски не понимают, – сказал он.

– Фрустрация, дистагивный мальчонка, оп-ля, чоки-поки, деградация художественного смысла, и-и-и, трула-ла, – крикнул москвич, появившийся перед майором Лоринковым внезапно, но тому хватило еще сил нажать на курок.

С криком «эта мой челавеееечек, сегодня туса в Джингло, дав-а-а-а-й на Пречиээээстенкеээээ», москвич полетел с пролета вниз головой.

– Прямо в лоб, – довольно сказал капитан Лоринков, – не забыл уроков стрельбы, сынок.

– Знаешь, папа, – вдруг с детской обидой сказал майор Лоринков, – а ведь я так и не простил тебе, что ты ружья от нас когда-то спрятал…

– А, сынок, вырастешь, поймешь, – сказал беззлобно капитан.

Это было не очень понятно. Тридцатипятилетний майор Лоринков подумал, что поймет, когда вырастет.

– Какого черта они так держатся за это здание?! – спросил он отца.

– Сынок, да это же главная бешня Кремля! – сказал отец.

– Здесь же кабинет главы государства! – сказал капитан Лоринков.

– Мы с тобой штурмуем Рейхстаг и ставку Гитлера одновременно, – сказал он, – я даже флаг прихватил…

– Понятно, почему они так держатся, – сказал майор Лоринков, и глянул вниз, на свой бок, после чего понял все.

– Папа, – сказал он, боясь признаться отцу, как плохо ему стало и, что, похоже, ему конец, – а давай споем, папа?

– Что ты хочешь спеть, сынок? – спросил отец, помолчав, и майор хорошо представлял себе его лицо.

– Как в детстве, – сказал с трудом…

– Ну, когда ты нас с братом себе на грудь сажал, и пел… – сказал он.

Капитан, помолчав, спросил:

– Ты что, ранен?

– Боюсь, более чем, – сказал майор Лоринков отцу.

Получилось так, что именно в этот момент в боевых действиях наступила небольшая передышка. Штурмующие, перед решительным и последним броском, прилегли отдохнуть, перекусить, и выпить. Защитники Кремля, обратив внимание на время, обратились к Мекке и стали совершать последний намаз. Часть нападающих тоже совершала намаз, только праздничный. И только молдавские отряды НРКА не принимали участия во всеобщей передышке – молдаване бродили по захваченным палатам Кремля и усердно срисовывали способы планировки, и откалывали образцы плитки и паркета. Над городом все затихло, как бывает перед последним сражением. И в полной тишине вдруг над Кремлем зазвучала песня.

– Эх, дороги, пыль да ту-у-у-уман… – пел капитан Лоринков своим низким, грубым голосом.

– Холода, тревоги, да степной бурьян, – слабо подпевал ему глухим голосом сын.

Пели они так хорошо, и так душевно, что, казалось, их слушал весь Кремль. Все затихли. И кавказские защитники, все как один с зелеными лентами смертников, и таджикские гвардейцы штурмовых отрядов, и даже помешавшиеся на кафеле молдаване. И сам президент Медведев, мрачно устанавливающий к своем окне крупнокалиберный пулемет. И даже стены древнего Кремля. И призрак Стеньки Разина, который дождался, наконец, того, чтобы НАША, а не ИХ, взяла.

Стих Кремль. Стихла Москва. Стихла Россия.

И неслась над ними песня, любимая песня двух русских молдаван – песня о Забайкалье, – и постепенно булыжники площади перед людьми исчезли, и на их месте зашатался, под суровым забайкальским ветром, степной бурьян…

– В холодах и тревогах…