Владимир Лорченков - Воды любви (сборник)

– Ведь я ваш брат, я человек, – хотел сказать я.

И даже собрался было записать эти пару строк в блокнот – я всегда все записываю, чтобы, когда Осенит, оказаться во всеоружии, – да вспомнил, что слышал уже что-то похожее. Так что я с досадой бросил блокнотик в сумку и продолжил сборы на глазах ничего не понимающих арабов.

Они не говорили ни по-русски ни по-румынски.

Они говорили только по-арабски и говорили очень громко и гортанно.

Помню, они – их жены и дети – все смотрели на меня своими глупыми, чуть навыкате, большими и черными глазами. Словно ассирийцы какие, которые пали под натиском вавилонян и смотрят сейчас, как захватчики уводят их скот и имущество. В каком-то смысле так и было: собираясь, я прихватил с собой ковер и телевизор хозяйки, которыми бы они пользовались.

Ковер я повесил на стену склепа, и телевизор поставил в углу.

Говорю же, та часть, что наверху, была так плотно увита лозой, что ее и разглядеть-то было практически невозможно. Очень хорошее укрытие, даже в метре от него вам кажется, что вы просто стоите рядом с разросшимся кустарником. Чтобы попасть сюда, надо было скользнуть у самой земли, – под настоящими кустами, – и снять замок с двери. Я, конечно, не о бутафорском, – ржавом и старом, – который повесил маскировки ради.

Потом, тщательно заперев дверь изнутри, я оттаскивал в сторону плиту, и спускался, собственно, в склеп. Там, в тишине и прохладе, – кости корнета Милославского, похороненного здесь убитой горем матерью в 1876 году (как вы понимаете, я цитирую) я тоже вышвырнул на мусорку, – я ложился на раскладушку, заворачивался в одеяло, и отсыпался. У меня был ночник, книги, – электричество я тайком провел от церкви, построенной буквально в сотне метров от склепа, – маленькая электроплитка… Хотя без последней я бы мог и обойтись.

Ведь у молдаван, как справедливо отметила Лена, есть прекрасный обычай.

Они обожают посещать могилы родни с готовой едой, которую оставляют на кладбище. Иногда, в сезон – под ним я подразумеваю религиозные всякие праздники, которых не знаю, но о которых меня всегда возвещал колокольный звон, и которых в Молдавии 300 дней из 365 в году, – я собирал с могил до 15—20 килограммов еды. И какой! Конфеты, сервелат, ветчина, голубцы… С холодильником, как понимаете, проблем у меня не было. Запивал я все это чудесным вином. Которым, как-то, и поперхнулся, когда понял, что я на кладбище не один. Ну, из живых.

Было это, как сейчас помню, примерно в полночь, пару недель после «родительского дня».

Я, наслаждаясь тишиной, читал античного сплетника Плутарха и пил вино.

Как вдруг услышал стук. Который, на минуточку, шел откуда-то… из-под земли.

Конечно, мысли о том, что это кто-то из покойных и тому подобная потусторонняя ерунда, меня ни разу не посетила. Это все сказки для детей дошкольного возраста. Максимум, на что меня хватило: решить, что это по ошибке похоронили человека, впавшего в летаргический сон, и бедняга, очухавшись, пытается как-то кому-то и зачем-то достучаться.

Так что я продолжил чтение – там как раз наступила похвала Александру, ну, Македонскому, – и налил себе еще вина. Но стук не прекращался. Продолжался он, наверное, часа полтора. И уже на исходе этого времени я заметил, что постукивания стали… осмысленными, что ли. Прислушался… так и есть! Человек выстукивал что-то азбукой Морзе! Правда, никакого смысла это не имело, потому что единственный живой человек, слышавший стук, ну, я – да и то, потому что находился под землей, – ни черта не понимал в азбуке Морзе. Как и, уверен, 99 процентов людей Вообще. Поэтому, кстати, я никогда не понимал людей, которые на Всякий Случай учат азбуку Морзе, приемы выживания, – как сшить иголкой и ниткой парус для бригантины, как развести костер, натирая свой член мозолистыми руками, как из соли и сахара сделать порох для охотничьего патрона… – и тому подобную чушь.

Если ты попал, то ты попал.

Вот, как я, например. В склеп. Так что я продолжил читать и пить вино даже и после того, как понял, что кто-то пытается достучаться до меня азбукой Морзе. Я не то, чтобы бесчувственный. Просто у меня не было ни малейшего желания спасти кого-то, чтобы раскрыть свое месторасположение и потерять последний приют. Так сказать, тихую гавань. В нашу гавань заходили корабли и все такое, ну, как поет известный детский писатель Успенский и его супруга, холеная женщина с породистым лицом в телепередаче про песни. Я видел их фото в «Экспресс-газете», которую почитываю тайком. На нее подписан священник, который выбрасывает номер на помойку, чтобы никто его с этой газетой в руках не увидел.

Я подумал об этом, развеселился и тихонько запел.

Это была песня не про гавань, но какая разница. Это, если честно, вообще была единственная песня, которую я знаю. Ее пел нам с братом отец, когда возвращался из командировок сроком в год, а то и два. Он сажал нас на себя – отец всегда был огромным просто, не то, что мы, заморыши, – и пел, глядя куда-то вдаль. И каждый раз, когда я пою сейчас эту песню, я пою ее с ним. Так что это мы оба затянули ее тогда, в склепе:

– Эх, дороги, – пели мы.

– Пыль да туман, – пели мы.

– Холода, тревоги, – пели мы.

– Да степной бурьян, – вдруг донеслось до меня отчетливо.

От неожиданности я даже чуть с постамента для гроба не упал. Чтобы хоть кто-то в Молдавии знал эту песню?! Ну, уж нет. Я, на всякий случай, пропел еще пару строчек.

– Твой дружок в бурьяне не живой лежит? – спел я.

– А дорога дольше мчится, пылится, клубится, – пропел кто-то.

Делать нечего, понял я, придется искать.

По узкому ходу, выложенному кирпичом же, прошел несколько метров влево, и забрался в другой склеп. Да, между ними много ходов, как будто строители рассчитывали, что покойные будут наносить визиты друг другу. Хотя, в каком-то смысле, так оно и получилось. Стук становился все ближе. Проплутав еще минут десять, я, наконец, нашел его источник. Стучали из старой, дышащей на ладан – если бы конечно она Умела дышать – кладки 17 века, которая разграничивала какую-то пустую яму, наверняка, бывший склеп, со свежими захоронениями. 17 век! Раритет! Но делать было нечего, так что я ударил камень несколько раз ногой и он буквально осыпался. Песчаник…

В прореху в кладку посыпался свежий – влажный, не слежавшийся, – песок, а стук стал совсем громким. Так что мои предположения оправдались. Я разбил кладку еще в нескольких местах, разгреб песок и увидел новый гроб. Из которого и доносился стук. Я тоже по нему стукнул, и сказал.

– Потерпите минуточку, – сказал я.

– Мне придется сходить за инструментами, – сказал я.

– Конечно, конечно, – сказал мне гроб.

– Я подожду, – сказал он.

Голос был, хоть и приглушенный досками, но милый и, совершенно очевидно, девичий. Ну, хоть что-то, подумал я, возвращаясь с молотком и долотом, которые украл у строителей часовенки – Армянской кладбище покрывается зданиями культа у нас на глазах, – после чего приступил к вскрытию. Которое превзошло все мои ожидания. Ведь в гробу лежала прекрасная молодая девушка с белом подвенечном платье. Которая сказала мне: