Владимир Лорченков - Воды любви (сборник)

– А ближе брата мне, – сказал он.

– Да я за тебя товарищ… – сказал он.

– Ну езжай езжай, – сказал Чиполлино.

Промокнул глаза, щурясь вслед телегам с трупами. Вернулся в подвал, отыскал пакетик с пестицидами. Рассыпал на ладони окровавленные. Не смог носом потянуть. Выругался. Стал слизывать, почувствовал, как десны немеют. Потом и приход пошел. Закружились в кровавом хороводе черти. Заплясали круговую, как в варьете бесовском. Но это все обман зрения, знал Чиполлино. Чертей ведь никаких нет, и бога нет. Нынче срать в церквях можно. Облизал Чиполино еще руки. Вдохнул глубоко. Увидел мутное что-то у ног. Ползло, качалось. Шепот услышал жаркий. Земляничка, понял, разжал руку на маузере.

– Ваня, Ваня, Джованни, – шептала Земляничка.

– Как же так, Ваня, – шептала она.

– Грех, деток убили, – шептала она.

Хотел сказать что-то Чиполлино. Не успел.

Отключился.

…когда тела в шахту сбросили – Чесночок с Редисочкой на всякий случай еще головы размозжили, чтоб не выполз никто чудом, – у телег собрались перекурить. Кум Тыква достал пузыречек со спиртом, что в больнице разгромленной прихватил. Сказал:

– Теперича истории пути назад нет, робя, – сказал он.

Выпили, закусили крупко, занюхали товарищем Женьшенем. Устали, как после работы трудовой. Да это и есть работа, поняла вдруг Редисочка. И такой работы еще вся Россия немытая полна. Все еще перекопать, перекорчевать. Всех выдрать, да пересажать. Все изменим, все соком зальем… Тут и Чесночок сбоку жарким фаршмачным дыханием ухо обжег. Забормотал.

– Красивая пани, – сказал он.

– Я вижу нас властителями нового мира, – сказал он.

– Мы спрыснем новой жизнью завядшее русское древо, – сказал он.

Каркали вороны. Мотали головами лошади. Косился латыш Картофель. Тот тоже по-русски не понимал, ему жестами объясняли. Какой… липкий, с неприязнью подумала Редисочка. Но ведь рано или поздно потянет, потянет меня к такому, подумала. Голос почвы, подумала. Да еще и Чипполино с коровой этой жирной, Земляничкой… Тварь! Послышался вдруг сзади свист. Оглянулись.

У шахты стоял, с пулеметом, товарищ Женьшень.

Улыбался прекрасным Буддой, украденным тибетской экспедицией Тянь-Шаньского, Буддой, что простоял в гостиных аристократов, духов вызывавших… а потом вдруг раз и вызвался! И закрутил в руках бессмысленный молот, глиняный молот судьбы…

– Чего тебе, товарищ? – сказала Редисочка, слезая с телеги.

Отмахивалась от руки галантно протянутой Чесночком, морщилась. Потянулась с земли за винтовкой.

– Что, неужто еще жива гнида какая? – сказала она.

Товарищ Женьшень улыбнулся, головой покачал. Сказал вдруг.

– Товалиси, – сказал он.

– Смотлите на меня, я сказать имею, – сказал он.

– Не один товались Чесноцок уметь стих, – сказал он.

– Китай лодина стих, – сказал он.

– Я социнить, – сказал он.

Фыркали лошади. Поднимался из шахты пар от тел. Молчал отряд. Глядели на китайца.

Тот дернув плечом, приподнял пулемет повыше, и продекламировал.

– Я узнал цто у меня, – сказал он.

– Есць огломная семья, – сказал он.

– И тлопинка и лесок, – сказал он.

– В поле каздый колосок, – сказал он.

– Это все моя сцемья, – сказал он.

– Это лодина моя, – сказал он.

– Это все не мотовня, – сказал он.

– Это все не муетня, – скахзал он.

– Это все не зидовня, – сказал он.

Недоуменно нахмурился Чесночок. Сделала шаг вперед Редисочка, тянула за ремень винтовку к себе, говорила попутно:

– Ах ты черносо… – говорила она.

Краем глаза ловила латыша Картофеля, который за лошадью пытался скрыться, подняв ту на дыбы… как треснули очки Чесночка, и из глаза брызнуло что-то, как падал, в мелкой трясучке от пуль, товарищ Тыква… Потянула винотовку на перебитой пулей руке, но не смогла. Села, ощерясь бессильно. Молчала, пока Женьшень подводы обходил, оружие собирая. В висках билось. Только бы не, только бы не. Ведь молодая, совсем еще молодая.

Показалось из-за лошади лицо Женьшеня.

Вышел осторожно, бросился вперед, оттащил винтовку, хоть руки и были у Редиски прострелены.

Сказал, торжествуя:

– Твоя есе проделзаться, – сказал он.

– Пока мой иметь с твой относений как с товалис зенсина, – сказал он.

– Товалис Ледиска, – сказал, расстегиваясь.

– Когда сталый Китай был осажден импелией Гунь, – сказал он, задирая юбки Редисочке.

–… и Бейлин пал и импелатор Цинь повесирся, – сказал он, засаживая.

– Импелия Маньчжул все лавно найти и убить Гунь, – сказал он, ускоряясь.

– Почему, – сказала Редисочка, слабея.

Товарищ Женьшень, подумав, ответил.

– Пледательство пеледается как ген, – сказал он.

– Единозды пледав, кто твой повелит, – сказал он.

Встал, застегнулся. Взял винтовку. Сказал:

– Будит быстла, – сказал он.

Лучше бы на дантиста пошла, подумала Редисочка. Но щелчка не было. Послышался шорох. Сзади снова кто-то пристраивался.

– Два года баба не иметь, – сказал Женьшень извиняющимся тоном.

– Тепель мозно и в зопа поплобовать, – сказал он.

Редисочка сжала зубы, увидела листочки, из планшетки чесночка вылетевшие. Стала, чтобы отвлечься, читать.

…»… но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он – контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы – революция. А революция – это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция – это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция? Помрем за кислый огурец и мировую революцию…! Соседство трех племен, деятельных и деловитых, разбудило в них упрямое трудолюбие, свойственное иногда русскому человеку, когда он еще не обовшивел, не отчаялся и не упился. Пугачев прокричал речь о мертвых бойцах из Первой Конной, о гордой этой фаланге, бьющей молотом истории по наковальне будущих веков..»

– Вот муйня, – подумалось.

– Нет, из этого бы точно писателя не получилось, – подумалось.

Закончив, Женьшень встал, и снова вытерся.

Больше женщины ему не хотелось.

Так что второй отсрочки товарищ Редисочка не получила.

* * *

…в 1927 году, всего спустя три года после смерти дорогого товарища Имбиря, вождя всех угнетенных овощей мира, скончался и матрос Чиполлино. Никогда не служивший на флоте, он завещал похоронить себя в тельняшке и бескозырке.

Так и сделали.

Чиполлино, – хотя он еще подавал признаки жизни, – замуровали живьем в Овощной стене.

Ну, что возле рефрижератора, где каждый желающий может посмотреть на тело гения, товарища Имбиря.

Товарищ Виноградинка сражался со старорежимными сволочами до самого конца Гражданской войны. Был репрессирован в 1938 году. Следователь бил товарища Виноградинку сапогами прямо в его революционное сердце, топтал, кричал, что на вино подавит. От этого сердце товарища Виноградинка не выдержало и он сдал всех.