Доминик Дьен - Голубой дом

А потом, в одно прекрасное утро, я почувствовал себя так хорошо в Ашбери, что мне больше не захотелось уезжать. Ни на одну ночь, ни ради любой женщины… Я понял, что мое существование ничего не значит без вас троих. Твоя мать затмила всех остальных женщин. Она была неповторима. Если бы еще и мы с Аленом стали любовниками, наш треугольник обрел бы полное равновесие. Но мы никогда этого даже не представляли… Видишь ли, Ева… о, прости, Майя… видишь ли, треугольник — шаткая фигура, она рано или поздно распадется, даже если в основе этого треугольника — peace and love.

Наркотики рано или поздно должны были привести к смерти. Когда Ален начал погружаться в ее пучину, мы с твоей матерью смогли удержаться на плаву. Инстинкт выживания приближал нас друг к другу и отдалял от Алена. Мы не почувствовали приближения опасности.

Катманду… Пагубное место, название которого и сегодня отдается в глубине всего моего существа с бесконечной печалью… Когда я думаю о Катманду, перед моими глазами проходят тени погибшего поколения… А в те времена мы с твоей матерью мечтали совершить туда путешествие… Путешествие, в котором Алену уже не было места. В нас пробудилась буржуазная злоба. Мы больше не хотели идти той же дорогой, которой шел твой отец. Умоляя, чтобы он позволил нам поехать туда вдвоем, мы нанесли ему первый жестокий удар. Мы убили магию нашей любви и подавили наши общие стоны наслаждения. Мы постарели. Даже хуже — мы были уже мертвы, но не знали об этом! Мы пытались расстелить счастье у себя под ногами, как красную парадную дорожку, тогда как счастье было уже позади. Погибшее поколение…

…Ален был в ярости. Я его ограбил. Я лишил его не только Евы и себя, но и тебя. Хватило одной фразы. Мне достаточно было сказать, что я открою тебе, кто на самом деле твой отец, настоящий и единственный. Во мне взыграла гордыня члена и гордыня крови! Бедняга Ален! Я убил его тем оружием, против которого всегда выступал сам — буржуазными ценностями! Собственностью, семьей, верностью! Я предал мою единственную любовь, и из-за этого Ален умер. Сядь ко мне поближе, Майя… Дай мне руку… Я так хочу подержать ее в своей!

Ты когда-нибудь простишь меня? Сейчас, когда я состарился, мне иногда представляется, что Ален был моим сыном, и я думаю о Симоне, его отце. Простите, месье Хоффман! Простите меня за то зло, которое я вам причинил!

Я выпрашивала у матери слова любви, которых никогда не слышала. Я искала руку, в которую могла бы вложить свою. Не руку ребенка, не руку любовника, а такую, с какой я сама почувствовала бы себя ребенком. Архангел — двойник Алена. Я нашла в нем ту же нежность и трепетность. Ту теплоту, которая никогда не исходила от матери. Теперь, благодаря Архангелу, я знаю, что была для матери желанным ребенком. Может быть, он научит меня полюбить ее снова.

АРХАНГЕЛ покинул больницу Святого Иосифа. Майя настояла, что проведет первую ночь у него. Запивая тартинку кофе с молоком, она вспоминала долгие ужины в Ашбери, которые могли затянуться до утра. Ее родители и Архангел говорили о переустройстве мира, а она засыпала, убаюканная звуками их голосов. Майя разглядывала Суриаля и узнавала вновь его привычно согнутую спину и особую манеру держать сигарету. Этим утром сигарета, зажатая в его пожелтевших пальцах, была незажженной.

— Ты уверен, что не хочешь отдохнуть пару недель? — спросила Майя. — Врач говорил мне о том, что тебе хорошо бы съездить в окрестности Иера…

— Ты что, смеешься? В этот приют для старичья?

— Архангел, это совсем не приют, это дом отдыха с тренажерным залом, бассейном…

— В который мочатся старики! Нет уж, спасибо!

— «Старики»! Можно подумать, тебе самому двадцать лет! Пятидесятилетний отец семейства покажется мальчишкой рядом с тобой!

— Просто удивительно, какой ты можешь быть злой, когда захочешь! Надеюсь, все же не такой, как твоя матушка! Это было бы уж слишком!

— Извини! — Майя рассмеялась. — Скорее уж, я пошла в тебя! Это меня сильно беспокоит. Ты такой упрямый, вечно бунтуешь… Но как бы то ни было, мой старый Архангел, ты заставляешь меня смеяться, и это хорошо!

— Перестань меня называть «старый Архангел»! Лучше послушай вот это. Ты не представляешь, как это прекрасно! Истинный отдых для меня — сидеть дома одному и слушать Марию Каллас! С этой женщиной я и закончу свои дни… «The Woman»!

Лицо Архангела оживилось. Он вышел на середину комнаты, выпятил грудь и начал подпевать пластинке. Затем обратился к Майе:

— Патетический. Необузданный. Хрупкий. Мощный. Абсолютный. Торжественный. Страшный. Нежный. Столько еще прилагательных можно подобрать для голоса Марии!.. Ты любишь оперу, Майя?

— Да, но редко слушаю.

— Я заставлю тебя прослушать самые прекрасные оперы! И ты заплачешь от «Манон Леско», как Пуччини в рекламе кассет BASF! Черт, хорошая была реклама! Я жалею, что не я ее придумал!

«Какой же ты симпатяга, Архангел! — подумала Майя, убирая со стола. — Насколько же ты отличаешься от Евы! Бедная мама! Какие грехи ты хотела искупить? Грехи Германии, которые не были твоими? Осудив себя, ты наказала и всех нас. Пора сбросить этот груз вины, это общее бремя… Сможешь ли ты разделить счастье с теми, кто любит жизнь? Я попытаюсь дать тебе то, что ты так часто высмеивала, — ту любовь, которая у меня еще осталась. Я попытаюсь извлечь ее неповрежденной из-под груза ненависти и горечи, как если бы я была щедро одарена твоей материнской любовью, которой мне так не хватало!»

— На какое время ты заказала столик, Майя?

Белые волосы Архангела были тщательно расчесаны и завязаны в конский хвост, щеки выбриты. От него пахло туалетной водой, и он весело насвистывал мотив из «Кармен».

— На час дня. Не забудь, что для Ребекки и Мари ты — только лучший друг Алена. Я случайно встретилась с тобой и…

— …и мы бросились в объятия друг другу под музыку из «Мужчины и женщины». Мы много говорили о твоем отце, потом перешли к общим воспоминаниям, и когда ты спросила: «Хочешь стать моим дядюшкой, которого у меня никогда не было?» — я ответил: «Да, это будет такая удача для меня! У меня нет ни детей, ни внуков, так что это просто джек-пот!» Ах да, я и забыл: мы не будем говорить ни о религии, ни обо всех этих вульгарных вещах, из-за которых люди веками убивали друг друга! Я хорошо выучил урок, Майя?

— Да, на «отлично»! Я тобой восхищаюсь! А что если мы прогуляемся по кладбищу Монпарнас, пока есть время?

— Майя, ты просто гений!

— Ты сам это сказал!

Прижавшись друг к другу, они дошли до главного входа — с бульвара Эдгара Кине. Сентябрьское солнце заливало аллеи кладбища ярким светом. Деревья, уже забывшие о прошедшей весне, начали сбрасывать золотисто-коричневые листья. Майя любила приходить на кладбище осенью. Именно в это время могилы казались особенно красивыми, спокойными, вечными.