Ирэн Роздобудько - Сделай это нежно

Потом все кончилось. Мы встретили караван. Я получил письмо Абдуллаева и прочитал его раньше, чем взялся за свое. Прочитал, что его девушка сделала аборт и вышла замуж… Она не просила прощения, а просто констатировала факт. Тогда я начал спускаться в ущелье. Слышал свист пуль. И своих, и чужих. И – ругательства. На своем и на чужом языке. Я спустился до самого низа. Абдуллаев лежал, глядя в небо единственным уцелевшим глазом, и… улыбался. Он знал, что у него родится сын. Тогда я поклялся: если вернусь, стану служить Господу. И… людям.

…Беременная вскрикнула. И родила мальчика.

Вечерело. Над маршруткой взошла первая звезда.

Случай был подходящий: баржа стояла в море.

Было уже довольно темно и посетителей в ресторанчике на воде, с этой стороны баржи, не было. Еще пару часов назад я выбрал столик, расположенный у самого края борта.

Мы сидели в темноте при мерцающем свете свечи. Я понимал – еще несколько минут, и над нами зажгутся гирлянды цветных фонариков, поэтому нужно действовать! Наша оживленная беседа – ни о чем – понемногу сошла на нет.

Мы сидели молча, наблюдая за тем, как внизу, в темных волнах, дрожат размытые блики прибрежных огней.

Я смотрел на ее пальцы, которые поглаживали тонкую ножку хрустального бокала с вином. Это были механические движения, которые подсказывали мне: сделай это так же – механически. Так, как было задумано. Что я должен был сделать?

Одно незаметное движение – достать пистолет с глушителем. Второе заметное, но короткое: прямой выстрел в сердце, третье произойдет автоматически: тело полетит в море.

Волны сразу затянут его под дно баржи. И – все. Конец.

Все это произойдет так быстро, что официант, который придет со счетом, не удивится, что кто-то из двоих вышел первым. Его это не касается. Итак…

Я смотрел на ее тонкие пальцы…

Они двигались, браслет на запястье поблескивал красными отсветами, которые порождались мерцанием свечи. И я подумал, что хочу провести с ней еще одну ночь. Еще одну. Последнюю. А уже завтра можно будет сделать все именно так, как я себе представляю. Ведь место и время подходящие. Осенью на этом курорте мало свидетелей.

Я оторвал взгляд от ее пальцев, движение которых так заворожило и затормозило меня. Я знал, что мне не следует смотреть в ее лицо, но раз уж решил перенести дело на завтра, то теперь – можно. Она смотрела на меня со своей обычной улыбкой, в темноте ее лицо показалось мне как всегда прекрасным и бесстрашным.

Я глотнул воздух и улыбнулся в ответ. Почувствовал, как больно дался мне этот глоток: с некоторых пор в моем горле постоянно стояло лезвие – не продохнуть…

Над нами зажглись цветные огоньки, внутри баржи заиграла музыка.

– На чем мы остановились? – сказала она.

Мгновение с тремя движениями, которые так четко появились в моей голове, было упущено. Из-за моей нерешительности. И если бы я решился проделать их сейчас, это было бы нечестно по отношению к ней.

– Мы говорили о…

Я не помню, о чем мы говорили.

Последние пять минут я был слишком далеко от нее.

– Не напрягайся, – сказала она, заметив мою растерянность. – Хороший сегодня вечер, хоть и осенний…

Я боялся одного: чтобы она вдруг не спросила, о чем я думал.

– Да, хороший вечер, – кивнул я ей в ответ и продолжил, чтобы не молчать: – Но становится прохладно. Пойдем в гостиницу.

Она встала, сбрасывая с себя на стул плед, которым укутывали посетителей, сидевших на палубе.

– Я только расплачусь, – добавил я, роясь в кармане пиджака в поисках денег, которые никогда не носил в кошельке или портмоне.

– Хорошо. Я подожду там, – она кивнула на набережную и пошла к выходу.

Я остался сидеть за столиком, отсчитывая купюры, и подумал, что именно так должно было произойти: один остался – другой ушел. Ничего особенного, так бывает с семейными парами, если они десять лет прожили вместе.

Все было бы точно так же, как сейчас, когда она вышла на набережную по матросскому трапу. Только тогда все было бы позади.

И мне не пришлось бы снова и снова думать о завтрашнем дне… А если не получится – о послезавтрашнем. И после-послезавтрашнем. Но тогда я бы не думал и об этой ночи, которую хочу провести с ней еще. Последней. Или – предпоследней. Или пред-предпоследней.

Я положил под хрустальную пепельницу несколько купюр и решил не торопиться. Знал, что она подождет и тоже не будет переживать по поводу моего отсутствия.

В последнее время, которое растянулось в несколько бесконечно долгих месяцев, мы, не сговариваясь, любили побыть наедине перед тем, как вновь сойтись вместе и легкомысленно спросить друг друга: «Ну, куда дальше?» или «Ударим по горячему пуншу?» Но перед этими фразами нам нужно было немного подышать воздухом наедине с собой. Совсем немного. Чтобы собраться с духом.

Я закурил, глядя на цветные огни, которых стало больше в уже черной ночной воде.

Моя нерешительность раздражала меня. Я давно отучил себя от сентиментальных мыслей о том, что ей будет больно. В данном случае это были никому не нужные эмоции.

Я взглянул на набережную. Она была залита огнями. Там еще прохаживались люди – туристы, отпуск которых обидно пришелся на октябрь. Она стояла под фонарем – легкий черный плащ, на голове шифоновый платок, обмотанный вокруг шеи. И большие темные очки. Она не снимала их никогда. Вылитая Грейс Келли, намек на красоту. Заметно лишь то, что женщина – красивая. Такую трудно оставлять надолго одну.

Я знал, что произойдет дальше.

Конечно, к ней подошел какой-то мужчина. Я улыбнулся и не двинулся с места.

Наблюдал, как она изменила позу, поправила края платка, дотронулась рукой до очков, но не сняла их. Они о чем-то говорили. Потом я услышал ее смех. Увидел, как человек приблизился. Если бы он был павлином, у него бы распушился хвост.

Он протянул ей сигареты, щелкнул зажигалкой, в свете огонька я увидел тусклый блик в стеклах очков. Она выпустила струйку дыма вверх. Это был красивый жест. Павлин захорохорился вокруг нее. Наверное, что-то сказал – она снова засмеялась. Мне оставалось только подождать и понять, что она хочет – пойти с ним или отшить его так, как она умела это делать – элегантно и без обид. Если они пойдут вместе, я пойду вслед за ними. Просто пойду, чтобы знать, откуда ее забирать утром.

Она бросила недокуренную сигарету в траву. Не знаю, что она сказала в этот момент, но павлин моментально стушевался. Потоптался вокруг и, почтительно поклонившись, двинулся дальше. Плечи его были опущены, а хвост он уже тянул за собой, как помело.

Пора.

Я поднялся из-за столика, через стекло кивнул официанту и пошел к трапу.