Анри Монтерлан - Благородный демон

— Неужели вы так боитесь женщин? — спросила она чуть ли не с торжествующим видом. Косталь хотел ответить ей, что даже сильнейший из сильных упускает победу, если ему в глаз попадает соринка, что лев не напрасно боится комара и что «муха, попавшая в вазу с благовониями, портит весь аромат», как сказано в Св. Писании. Но обо всем этом затруднительно говорить в гостиной, даже если это помпейская зала с фавном и поддельной бронзой, нечто подобное приемной дантиста, с той лишь разницей, что здесь вас хотят женить, а не вырвать зуб. Впрочем, подумал наш герой, разница не так уж и велика.

— Посмотрим практически, — произнесла, наконец, мадам Дандилло.

Она сказала, что согласна. Согласна с чем именно? Со всем. Чтобы свадьба была в провинции, а «узкий круг» ограничивался четырьмя свидетелями. Она соглашалась на разделение имущества: Соланж будет получать от нее ежегодную пенсию, а приданое лишь через несколько лет, когда их союз упрочится. («Знаю я этих богатых буржуа. Платить она перестанет намного раньше, и все закончится присылкой почтового конверта», — подумал Косталь.) Она соглашалась и на чисто гражданский ритуал, потом будет и церковь, когда брак даст гарантии устойчивости. «Нет смысла вмешивать церковь в пародию на брак», — при этих словах Косталь вздрогнул, именно такую фразу написала ему Соланж. Неужели ее письмо появилось под влиянием мадам Дандилло и, быть может, даже продиктовано ею? В таком случае Соланж солгала. Значит, девочка, как ребенок, повторяла сказанное дома. Косталя снова покоробило их низменное представление о католичестве. «Религия европейцев хуже, чем если бы у них не было вообще никакой». Он не смог удержаться, чтобы не сказать ей об этом.

— Сударь, я не думала, особенно по вашим книгам, что именно вы будете учить меня религии! — обиделась мадам Дандилло и поджала свои куриные губки. Она была из тех женщин, которые вызывают улыбку своими жеманными минами и замораживают смехом. Отнюдь не чувствуя себя оскорбленной, она тем не менее полагала, что раз уж речь зашла о религии, будет хорошим тоном казаться несколько обиженной. Для светских людей церковь лишь повод, как и Иисус Христос повод для самой церкви.

Но Косталь был искренен:

— Если бы я претендовал на то, чтобы считаться католиком, ничто не мешало бы этому. И если бы папа предложил мне кардинальскую шапку, как г-ну де Тюренну, который заслуживал ее ничуть не более моего, я охотно согласился бы. И без малейшего хвастовства я вполне уверен, что из меня получился бы великолепный кардинал.

Послышалось, как курица кладет яйцо, — странный звук для авеню де Вильер. Мадам Дандилло рассмеялась, как девчонка, закрывая рот ладонью. Она не могла понять, что Косталь говорит вполне серьезно. И если бы ему вздумалось делать карьеру в церкви, то он был бы там не хуже Александра VI Борджиа. С личными пристрастиями в нравах и непоколебимой твердостью относительно вероучения.

Оказывается, эта заботливая мать уже решила, что после гражданского брака, проезжая по деревенской глуши, они смогут получить благословение какого-нибудь сельского кюре. Таким образом они не только доказали бы ей свое соединение через церковь, но и то, что это нужно им самим. А тогда уже можно будет сообщить в «Фигаро»: «Супружеская пара получила благословение и т. д. …» Для Косталя в ее предположении выражалась самая суть богатой буржуазии.

Он попросил еще немного времени подумать, и мадам Дандилло охотно согласилась. Если Косталь чувствовал, что скатывается вниз, то и ей казалось, будто в своей беспредельной уступчивости она опускается. «У нее совсем нет гордости!» — подумал он. Но, в конце концов, какая разница между гордецами и людьми смиренными? И тем, и другим приходится одинаково глотать пилюли. Да и не бывает никаких гордых людей, просто одни много говорят о своей гордости, а другие нет.

Сказав, что ему нужно подумать, он на самом деле хотел посоветоваться со своим адвокатом, которого не решился взять с собой к мадам Дандилло. Каким образом можно развестись с женой, если она ни в чем не провинилась?

Выйдя на улицу, он подумал: «Это ни на что не похоже. Уж не сплю ли я? Хороша авантюра!» Как будто, провожая приятеля, он вошел в вагон, а поезд внезапно тронулся, не дав ему сойти и увозя неизвестно куда.

Женщины часто говорили, что у мэтра Дюбуше какой-то неприятный вид. Обычно это относится к тем мужчинам, которые держатся с важностью и достоинством или хоть с какой-то серьезностью. На самом деле мэтр Дюбуше был отъявленным скептиком и изо всех сил старался сохранять серьезность, что совершенно необходимо в суде, — иначе там все лопнули бы от смеха. Однако он вознаграждал себя за эти усилия некоторыми специфическими удовольствиями, доставляемыми в самом зале заседаний. Где еще можно так багроветь от натуги, вопить, задыхаясь и обтирая пот, проливать, наконец, слезы лишь ради того, чтобы доказать невиновность какого-нибудь типа, который уже признался тебе в своем преступлении? Где еще можно так переворачивать факты, искажать тексты, отпускать шуточки по поводу свидетелей, и все это при поддержке, — да что там поддержке! — при бурном энтузиазме всего зала? Разве ради этого не стоит пойти на кое-какие жертвы, особенно такому человеку, который превыше всего ценит острословие? Со своим голым черепом, внушительными щеками и золотой оправой очков Дюбуше имел вид мыслителя без мыслей — карикатура на скептиков и скептизм, которые все-таки достойны лучшего. Его не любили, потому что он зарабатывал больше других и не упускал случая показать это. Ведь для бедняка человек, имеющий деньги, подобен горилле.

— Герой моего романа, — сказал Косталь адвокату, — своего рода ненормальный, позволивший запутать себя в женитьбу из жалости к девице. По прошествии некоторого времени он убеждается, что брак мешает его так называемому творчеству. Я забыл упомянуть, что мой ненормальный — литератор. Он хочет развестись, но ему досталась совсем тупая жена, которая не только не изменяет ему, но вообще безупречна и не соглашается на развод.

— Тогда у вашего литературного идиота дела плохи. Развод при таких условиях невозможен. Они могут разъехаться, но останутся супругами.

— Послушайте, мэтр Дюбуше! Уж не хотите ли вы сказать, что бывают запреты, которые нельзя обойти? Да еще у нас, во Франции! Мой кузенчик как-то рассказал мне про одного своего приятеля — на вопрос, для чего нужны родители, он, не задумываясь, ответил: «Чтобы обманывать их». То же самое скажу и я: зачем вообще нужны законы, если не для испытания умных людей на изворотливость?

— Конечно, есть один способ… достаточно романтический, но раз уж речь идет о романе… Супругов разводят, если муж представит суду нечто, позволяющее заподозрить жену в неверности. Например, письмо к мужу, где она говорит, что с нее достаточно такой жизни, и все это не может продолжаться дальше. При этом подразумевается какая-то другая сердечная привязанность. Ваш идиот может сразу после помолвки потребовать у невесты такое письмо и хранить его до того дня, когда ему надоест супружеское состояние. Но правдоподобно ли, чтобы девушка согласилась написать подобную утку? Для этого уж очень ей должно хотеться замуж. Я, например, призадумался бы относительно ее характера. Но, быть может, ваша героиня именно такая.