Анна Матвеева - Небеса

Вскоре Зубов вправду взлетел, а крох с его стола вполне хватало скромному вассалу. Мечты сбывались в порядке строгой очереди: Батыр купил старинный особняк, успев до принятия запрещающих такие финты законов, и провел там сногсшибательный ремонт. Потом — свадьба с Жанар, потом — ее любовь: году на третьем, когда уже родился Тимурчик, жена в самом деле полюбила своего мужа. И вовремя, потому что теперь он подогревался ее любовью: своя угасала, охлаждаемая не только временем, но и вечным беспокойством о деньгах.

Батыр похудел, став похожим на богатого японца, он даже усмехаться умел теперь с восточной жесткостью — специально отработанной перед зеркалом старинной работы. Он нравился себе все больше, и преданность Зубову росла в нем с каждым днем. Батыр выполнял все приказы депутата и все его капризы, в такие минуты он будто бы превращался на время в своего бога — но потом, без сожаления и зависти, возвращался в скромный мир, к горящему камину и любимой Жанар.

Именно Батыр нашел Лапочкина, именно он избавился от него, когда тот посмел шантажировать Антиноя Николаевича. Батыр беспрекословно исполнял волю депутата, не задумываясь о том, зачем Зубову понадобилось сводить счеты с православным епископом. Батыр помнил всплески странной религиозности Зубова, но даже эта стыдная слабость не отвращала от депутата — Батыр верил ему как истинному и единственному богу.

А теперь бог уезжает. Всем сказано, что в Москву, что некое министерство восторженно ожидает Антиноя Николаевича. И только Батыр, сеявший в городе эти слухи, знал, что в столице депутата точно не будет. И что распоряжения Зубова касательно николаевского имущества выглядят очень странно: они походят на завещание, составленное в больном уме и нетвердой памяти. Самое же главное — Зубов не брал с собой Батыра. «Каро мио, мы должны расстаться — или ты хочешь, чтобы я всю жизнь таскал тебя за собой, как беглый каторжник — свои цепи?» Депутат щедро одарил Батыра на прощание и велел «забыть о хозяине до времени, а время наше придет совсем скоро, мой верный пес».

На «пса» Батыр не обижался, но теперь, когда Жанар смылась из дому с деньгами и наследником, он чувствовал себя всеми преданным — умел, завыл бы на луну.

Вот тогда он и позвонил Артему Афанасьеву. Батыр очень рассчитывал на помощь, она ведь по его части, правда? Артем нашелся почти сразу и строго потребовал от бывшего соседа «сидеть дома и быть на связи».

Человек, сказавший эти слова, мало напоминал прежнего Афанасьева — мечтателя с крестиком на шее.

Вера три часа ждала очереди, но все без толку — владыка не принимал никого из журналистов, хотя в приемной сидели корреспонденты именитых центральных газет. Своеволие епископа раздражало, в конце концов, почему не выйти и, как честному человеку, не откреститься от собак, повешенных на шею? Ладно, сам не хочешь — ну так позволь опытным, знающим людям тебя защитить! Вера возмущенно вздохнула, меняя положение затекших ног. Москвичи общались только между собой, правда, к местным телевизионщикам они все же проявляли некоторый интерес — Вера отсчитала шесть совместных перекуров местной звезды Снегиревой с московским хлыщом из престижного информагентства.

«Налетели как мухи, — ворчала про себя Вера. — А знали бы, сколько мне известно об этом деле, вели бы себя иначе».

Эта мысль развлекла, но ненадолго — Вера терпеть не могла вынужденного бездействия. Кроме того, она сильно волновалась за Аглаю — вчера они с Артемом оставили ее одну. Надо было настоять на своем и остаться.

Вера дважды звонила отцу из приемной, но он повторял прежние слова: «Не волнуйся, доченька, мы работаем!»

«Мы!» — беззлобно язвила Вера, преисполненная между тем огромной благодарности. Чувствовалось, что отец тоже очень рад: дочь редко обращалась к отставному генералу с просьбами. Хотя могла бы, кажется, понять, что в таких случаях просьба становится не обременительной зависимостью, а служит комплиментом, признанием силы… Поэтому просить у стариков помощи куда благороднее, чем оказывать ее: забота иногда утомляет.

Генерал словно бы вновь очутился на службе — Вера с радостью вылавливала из его голоса знакомых стальных рыбок. Она сразу после исповеди рассказала родителям о разводе, и отец удивил ее — стал уговаривать не торопиться:

— Я очень переменился к Артему, может, это я, старый осел, испортил вам жизнь!

— Папа, что за самомнение? — возмущалась Вера. — И как ты мог перемениться к Артему, если не видел его уже несколько месяцев?

Генерал вздыхал:

— Я не глазами его видел, а душой, и многое понял, Верочка, очень многое…

…Вера искоса разглядывала москвича, сидевшего в дальнем углу приемной: он вел себя так, будто бы не ждал вместе со всеми Сергия. Человек с подраненным возрастом лицом, в волосах его сверкали серебристые пряди. Веру, впрочем, интересовала не столько седина столичного корра, сколько его бесстрастное поведение: он сидел так тихо, что мог бы сойти за статую. Тем не менее именно эта статуя первой спорхнула с места и подлетела к открывшимся дверям — диктофон был нацелен в лицо как пистолет. Увы, явился всего лишь пресс-секретарь епархии, внимательно оглядел собравшихся, а потом сверкнул улыбкой, такой детской и нежданной, что несколько операторов немедленно принялись за работу.

— В пятницу в Николаевске состоится заседание второй Комиссии Священного Синода. Мы только что получили срочное сообщение из Москвы.

— А владыка Сергий не сможет хотя бы приблизительно растолковать случившееся? — мягко спросил москвич-статуя.

Пресс-секретарь улыбнулся ему лично — как родному:

— К сожалению, владыка нездоров и с журналистами встречаться отказался.

Все дружно и разочарованно зашумели, потянувшись к выходу.

— Вы, кажется, из местной газеты? — спросил тот москвич, задержавшись рядом с Верой. — Не посоветуете, где тут хорошо кормят? Меня зовут Егор, а вас?

— А меня не Егор, — куснула его Вера для острастки, но почти сразу же пожалела об этом.

Егор Ивашевский оказался спецкором крупной московской газеты, к существованию которой Вера относилась с огромным одобрением.

— Сейчас большая мода на религиозные темы, — объяснял Егор, пока они ждали заказанные салаты в маленьком кафе Дома печати («Обстановка ужасающая, но кормят вкусно», — предваряла Вера их поход). Вера кивала, стараясь не показывать, что у нее появляется другой интерес к Егору, помимо профессионального. Перед закусками этот интерес только проклевывался, после жаркого поднял голову, ну а к десерту окончательно расправил крылья.

Егор, тот был убийственно серьезен — за такую серьезность следует выдавать награды.