Казимеж Орлось - «Чай по Прусту» (восточно-европейский рассказ)

Люди у стены проделывали то же самое, но, после того как их записки исчезали между камнями, они, как правило, удалялись. Йозеф К., напротив, приблизился к щели настолько, что и сам исчез в ней.

И сразу, как только это произошло, между двумя друзьями, ошарашенными увиденным, разгорелся спор. Феликс, веривший в законы физики, был убежден, что Йозефа К. в Стену Плача должна была втянуть какая-то сила. Макс, со своей стороны, полагал, что их приятель сделал нечто подобное тому, о чем подробно рассказывал ему много лет назад, однако на этот раз он превратился не в жука, а в муравья, который запросто пролез в щель между камнями. И после того как они битый час провели в спорах о том, каким образом он исчез, они принялись спорить и рассуждать, могло ли вообще такое случиться.

Разумеется, их спор так и остался неразрешенным, и в конце концов они пришли к заключению, что обо всей этой истории необходимо известить полицию. Через Яффские ворота они двинулись к русской церкви, по соседству с которой располагались здания Полицейского управления и судопроизводства.

Дежурный в полицейском отделении ощерился, показав все свои зубы. Он был увешан пистолетами различных образцов и, хотя на нем не было кафтана, как на том хасиде у выхода из вокзала, я заметил, что у него под фуражкой с козырьком и значком, составлявшей часть его униформы, тоже была ермолка.

— Вам что надо? — гаркнул он на двух вошедших.

— Мы потеряли друга, — заикаясь от робости, сказал Макс.

— Отдел потерь и находок, — оскалился стоявший на вахте. — Третий этаж направо, комната 216.

— Дело в том, что мы не потеряли его, а он исчез у нас, — осмелился возразить ему Феликс, который всегда стремился как можно точнее обозначить любую проблему.

— Комната 108, второй этаж, — снова оскалился на них человек на вахте и пальцем ткнул влево.

Оказалось, что комната 108 была приемной отдела поиска исчезнувших лиц, и в ней сидели как родители пропавших детей, так и дети пропавших родителей — стариков и старух, которые, утратив память, теперь бродили неведомо где, а возможно, уже добрели и до могилы.

Обоим друзьям, разумеется, сразу стало ясно, что фотография Йозефа К. на стене этой комнаты среди фотографий всех этих детей и стариков была бы абсолютно неуместна, так как Йозеф К. не был ни пропавшим ребенком, ни старцем, страдающим амнезией, и что попали они сюда явно по ошибке. Но, несмотря на это, когда дошла до них очередь и они осмелились войти, то во всех подробностях рассказали о случившемся обольстительного вида чиновнице, в плотно обтягивающей униформе.

— Наш приятель приехал сегодня утром, — доложили они.

— Вы говорите, приехал? Он что, попал в аварию? — перебила их чиновница, ибо упоминание о поездке успело заронить в ней искру надежды, что случай, возможно, относится к другому отделу.

— Нет, нет, он приехал поездом.

— О столкновении поездов сведений у нас не имеется, — сказала она с некоторой долей сожаления, листая на столе бумаги. Но в ту же минуту ее осенила новая мысль.

— Вы говорите, приехал. Стало быть, речь идет об иностранце? — спросила она, сразу же сообразив, куда их направить.

— В определенном смысле, да, — согласился Макс.

— Что значит «в определенном смысле»?

— Он иностранец везде и всюду на этом свете.

— Тем более о нем должна быть проинформирована миграционная полиция, — сказала она и тут же спросила, есть ли у него разрешение на пребывание в стране, трудовое соглашение, постоянный адрес, родственники или банковская гарантия.

Они, конечно, не могли ответить на все ее вопросы, однако, после того как Феликс сказал ей, что хотя и объездил полмира, но никогда и нигде, ни в одном учреждении не видел женщины с такими красивыми, как у нее, глазами, она, польщенная, выслушала их объяснение до конца. Правда, несколько раз она прерывала их повествование, но им все-таки удалось довести его до того момента, когда Йозеф К. исчез в щели между двумя каменными параллелепипедами Стены Плача. А исчез потому, что либо Стена всосала его в себя, либо он решил превратиться в муравья и пролезть в Стену, так сказать, добровольно.

— Факт тот, что он исчез, и оттого мы здесь, — завершили они свой рассказ.

Минуту-другую она грызла своими жемчужными зубками ручку, а потом спросила:

— Вы свидетели? Вы очевидцы?

— Очевидцы ли мы? Да, мы присутствовали при этом. Мы видели, как он всунул в щель между камнями записку с желанием, и в тот же миг его не стало. Он исчез, и все. А как он исчез, то есть само исчезновение мы не видели. И потому не знаем, очевидцы мы или нет.

Она снова стала молча грызть ручку и, похоже, усиленно размышляла. Феликс, воспользовавшись случаем, развил свою теорию о том, что Стена Плача всосала в себя Йозефа К. по законам осмоса, — пытаясь постичь их, прекрасная охранительница общественного порядка щурила свои зеленые очи, — а затем позволил себе высказать и весьма сомнительное предположение, что слияние Йозефа К. со Стеной должно было произойти непременно, поскольку он так же, как и Стена, вобрал в себя плач.

Макс, однако, твердо стоял на своем, то есть что Йозеф К. — Макс, конечно же, подробно рассказал об этом весьма прискорбном случае — на сей раз вместо жука превратился в муравья, который заполз в щель между камнями вслед за своим желанием, — очевидно, для того чтобы быть уверенным, что его желание непременно исполнится.

Охранительница порядка выслушала обоих приятелей, постучала ручкой по столу и вынесла такой вердикт:

— Итак, во-первых, господа, надеюсь, вам ясно, что я не стану разрушать Стену Плача, чтобы только удостовериться, спрятался ли в ней ваш приятель. Во-вторых, отдел сказочных чудес и буйной фантазии у нас пока еще не открыт, так что, к сожалению, направить вас туда не могу. И в-третьих, у нас имеется отдел чрезвычайных случаев, который вы найдете этажом выше, комната 234. — И она завершила разговор сладкой улыбкой.

Но как я мог так явственно слышать каждое слово разговора, который Макс и Феликс вели в полицейском отделении, ведь я не вошел туда с ними, а остался стоять перед зданием, и даже ветер не доносил ничего из того, о чем они говорили. Именно эта мысль засела у меня в голове, когда я вдруг почувствовал резкий толчок.

Очнувшись от испуга, я увидел сидящего напротив молодого человека лет сорока, одетого довольно необычно для иерусалимского лета: на нем был черный пиджак с коротковатыми рукавами, хотя покрой пиджака вовсе не выглядел старомодным. Его глаза были скорее невыразительны, чем печальны, и я не находил в нем никакого сходства с тем, кого весь мир знал по фотографиям, картинам или скульптурам. И если в ту минуту, когда я вошел в поезд и уселся напротив него, я мог бы поклясться, что это бесспорно был он, то теперь, наоборот, я был уверен, что это вовсе не он. Впрочем, если бы у меня и оставалось хоть малейшее сомнение, оно тотчас улетучилось бы при одном взгляде на бирку, прикрепленную к ручному чемоданчику, собственно, к большому портфелю, лежавшему на скамье возле моего спутника. Теперь, когда бирка не была прикрыта ни рукавом, ни чем-либо другим, можно было легко прочитать имя владельца: