Дмитрий Чайка - (не) предсказуемый эксперимент. последовательность рассказов

© Дмитрий Чайка, 2016

© Яков Бояршинов, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что будет, если детям позволить самим строить свой мир и писать его правила? Будут ли они гордиться теми же достижениями? Совершать те же ошибки? Строить и водить свою технику так же как мы?

Ответа не знает никто, ведь никто не пытался спросить у детей. Да и были ли мы, пионеры 80-х, ровесники Электроника и Гостьи из будущего? Те кто рвались строить будущий мир, покорять дальний космос? Возможно и нет… Только мы это помним.

– Юрий Владимирович, ты уверен в безопасности детей?

Андропов кивнул:

– Абсолютно. Если экспериментатору не пытаться записать знания и воспоминания другого, то побочных эффектов нет.

Генеральный задумался.

Шёл 1977 год. Казалось, страна на подъёме: в космосе «Салют-5», на Северном полюсе побывала «Арктика», на конвейер встала новая модель ВАЗа – «Нива»… Но в Политбюро знали и про другое. Про то что даже в «золотую» косыгинскую пятилетку на импорт зерна уходили десятки тонн золота и что теперь с каждым годом всё больше. Мобилизационно-плановый тип экономики, прекрасно помогший в эпоху Больших Потрясений, в мирное время работал не так хорошо: одна или две Стройки Века аукались целой горой «долгостроев», твой город мог быть «образцовым», а мог быть и тем, из каких в «образцовые» ездили за колбасой…

Пришло время взять новый курс. Генеральный однажды в сердцах пошутил, мол, Советский Союз – это словно тягач и пятнадцать прицепов. Любой поворот его должен быть плавным, заранее тщательно подготовленным зная куда поворачивать, как и зачем. «Молодёжь, – сказал он, – я боюсь, повернёт слишком резко, при этом страну разорвёт на клочки… к-хм… Зачем поворачивать, всем тут понятно. Как – не нас кому-то учить. Вопрос только куда.»

К попыткам сочинить новый, более удачный строй уже не первый год привлекались лучшие в Союзе умы, однако в короткие сроки всё дело свелось к противоборству нескольких «школ», которые занялись «перетягиванием одеяла». Нужны были свежие головы. Но и студенты, и кандидаты, и многие доктора наук страшно боялись пойти против «школ»: даже когда главные «школьники» утверждают полную чушь, замечать это – значит идти против Истины. А тебе ещё с ними работать… или работать на стройке за то, что «профессор не прав». На этом бы всё и заглохло, однако…

Была в Союзе одна технология. В одном «почтовом ящике» научились записывать память – живую память живого человеческого мозга. Но, как ни бились, прочесть – то есть расшифровать – воспоминания не могли. При попытке «вписать» их другому выяснилось, что человек, получивший чужие воспоминания, не только не помнит их, но тотчас теряет свои, и вернуть ему то что он знал очень трудно. Даже стиранием памяти. Контрразведка мгновенно «остыла» к ней, но направление было признано перспективным, и исследования продолжались. Вскоре память человека уже уверенно записывали, «стирали» «оригинал», а потом, убедившись, что тот ничего не помнит, писали обратно.

Узнав о технологии, организаторы ликовали: «светлыми головами» будут молодые учёные – слишком молодые для отстаивания чужих идей. Собрать их в каком-то НИИ, собрать самые смелые идеи… а потом «размагнитить» им память. И – всё: дальше пускай примыкают хоть к «школам», хоть к группам продлённого дня! Собрали учёных, те стали писать, разговаривать… НИИчего нового! Кто рискнёт предложить что-то новое, да без оглядки на «школы»? Со школьной скамьи мы привыкли подстраивать наши ответы под мнение преподавателя: скажешь не то – и «родителей в школу».

Дело зашло бы в тупик, но прокралась идея: пусть «светлые головы» будут детьми! Ведь ребёнок не знает решённых задач; прирождённый новатор, готовый исследовать что только можно, он сразу берётся решить все задачи, не делит их на фундаментальные и на рутину. Он с ходу готов создавать звездолёт, ибо тот для него не сложней пылесоса!

Так и возник этот эксперимент: на лето оставить без взрослых – однако с присмотром – немалую группу детей – и смотреть, наблюдать.

Выделили место – громадную территорию с ракетными шахтами (к тому что она охраняется, люди уже попривыкли), охрану и деньги. В атмосфере строжайшей секретности набрали штат наблюдателей – все как один молодые учёные с «красными дипломами» – и подобрали детей. Отбирали детей крепких партийцев по принципу представительности: как на той плоскодонке, «каждой твари по паре». Когда всё было готово, родителям «избранных» сказали, что дети их проведут каникулы в Очень Крутом Пионерлагере.

Отправить ребёнка в хороший пионерлагерь было престижно. Этого добивались, поездкой туда награждали… Детей отпускали охотно и с радостью. Родителям тех кто попал в эксперимент надолго секретно поведали, что дети отобраны в эксперимент: как на учёбе и прочих способностях отразится отдых исключительно в лучших местах. Люди не верили этому счастью!

Параллельно рядом с полигоном возводили и техтерриторию – смесь ОГМ с опытным производством. Для безопасности ребят (а заодно и для экономии) в эксперименте ввели тогда правило: извне, от технарей, ребята получат любую технику, принцип действия которой смогут объяснить. Желательна схема, высший пилотаж – чертёж. Не всё делалось на техтерритории: отливки заказывали меткомбинатам, моторы – заводам, но львиную долю делали там.

Ильич на мгновение по-стариковски расчувствовался, вспомнив о внуках, представив их «в поле», без взрослых. Идея использовать в эксперименте детей была дикой, однако генсек скрепя сердце кивнул: для страны это было единственным шансом:

– Когда наш эксперимент заработает?

– С постоянным составом – через два года, – ответил Андропов, – В летние каникулы 1979-го.

Каждый ребёнок мечтает хотя б на денёк оторваться от взрослых, от их надоедливых нравоучений, от «время обедать» как раз посредине игры, или «спать», когда спать тебе вовсе не хочется… Нас отобрали в эксперимент: дали волю, всё лето без взрослых! Они нам привозят еду, инструменты… да всё что попросим, нам стоит достаточно точно им всё объяснить, и готово!

Родители если б узнали, то не отпустили бы точно, поэтому организаторы им говорили, что всё это лето мы будем в Артеке. И если я не проболтаюсь родителям, может, возьмут меня снова сюда?

Я, конечно, не помню всего: миллион впечатлений, одно затмевает другое, но самое яркое – помню.