Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

– Ну вот! – бросился Георгий Константинович к вопящей внучке. – У семи нянек дитя без глаза.

– Ничего страшного, – успокоил его зять и, не отводя взгляда от ревущей дочери, упал, как подкошенный, на пол и тоже завыл. Наташка тут же замолчала и с любопытством посмотрела на отца.

– Что с вами, Миша?! – перепугался Одобеску, не усматривая в падении зятя никакого подвоха.

– Натурально получилось? – прошептал довольный Коротич и запричитал с новой силой.

Наташа встала на ноги и подошла к отцу с серьезным выражением лица двухлетнего мыслителя:

– Больно?

– Больно, – проскулил Миша.

– Дай подую, – предложила девочка свою помощь и дунула в лицо отцу.

– Подуй еще. Уже лучше.

Наташка раздулась, как рыба-шар, и, вытянув губы трубочкой, с новой силой выдохнула в отцовское лицо, обрызгав его еще и слюнями.

– Как сильно! – закатил глаза Коротич и опрокинулся на спину. – Ты меня задула и вылечила. Теперь, если упаду, я плакать не буду. Буду звать тебя. Ты же волшебница: дунула, и все прошло. Подуй еще раз.

– Не хочу, – отказалась девочка и снова залезла на табуретку, предусмотрительно придвинув ее поближе к деду. Рядом с Георгием Константиновичем ей было спокойнее, хотя этот, что валялся внизу, – тоже ничего, только какой-то странный.

– Миша, вставайте, – поманил рукой Одобеску и хитро подмигнул зятю.

– Не могу, Ге, – вздохнул Коротич. – Она меня вылечила, но только не до конца. Придется вам дуть, раз Наташка жадничает.

Георгий Константинович нацепил на лицо важное выражение и, склонившись над зятем, сделал вид, что дует: «Хватит валять дурака, Миша. Она и так ваша», – прошептал он Коротичу. «Не до конца», – ответил зять и заголосил в пространство:

– Ничего не получается! Вы самозванец, а не волшебник.

– Ах, – подыграл Коротичу барон. – Вы меня разоблачили!

«Смерть оккупантам!» – давился от смеха Миша и показывал тестю глазами: «Ложитесь рядом». Георгия Константиновича дважды просить не пришлось: он аккуратно сел на пол, а потом лег рядом с зятем и скрестил руки на груди. «Вы переигрываете», – прошептал ему Коротич. «Это мы еще посмотрим», – пообещал Одобеску и жалобно застонал. Похоже, театрализованное представление, посвященное борьбе за Наташкин интерес, увлекло обоих актеров так, что та, ради которой все это затевалось, вскоре почувствовала себя на своей табуретке одиноко и спустилась с высот на землю. Посмотрев на разлегшихся родственников, Наташка сделала вокруг них пару кругов, а потом протиснулась между ними и легла, скрестив руки на груди точно так же, как и ее ненаглядный Ге.

Все трое лежали с закрытыми глазами, не произнося ни слова. Именно в таком состоянии их и обнаружила Аурика, притащившаяся на кухню в поисках еды. Радуги, стоящей над улегшимися на полу родственниками, измученная голодом и Алечкиными капризами женщина не заметила и зычно призвала всех к ответу:

– Вы что?! С ума сошли?! На грязном полу! Папа! – Аурика автоматически наделила отца способностью слышать, полагая, что ни Коротич, ни тем более дочь не сдвинутся с места.

Георгий Константинович, скосив глаза, обнаружил, что его компаньоны даже не пошевелилась, и из солидарности не сдвинулся с места.

– Папа! – повысила голос Прекрасная Золотинка. – Вы нарочно?

– Т-тих-хо! – шикнул на жену Миша и приложил палец к губам.

– Тихо, – поддержал его тесть.

– Глупости какие! – шикнула на них Аурика и потянула за ногу Наташку: – Вставай, а то простудишься. Пол холодный и грязный.

Девочка отдернула ногу и, словно мячик на резинке, вернулась на прежнее место.

– Наташа, – потребовала мать и схватила ту за руку. – Вставай! Кому я сказала?!

– Нет, – объявила девочка и попыталась высвободить свою ручку.

– Вставай! – разозлилась мать и дернула снова, окончательно разрушив наполнившее кухню блаженство.

– Не буду, – пробасила Наташка и вцепилась второй рукой в руку отца.

– Аурика, – не выдержал Коротич и сел: – Ну, что ты делаешь?

– Я? – задохнулась от негодования жена и плюхнулась на табуретку. – Я-то как раз не делаю ничего такого, чтобы можно было покрутить пальцем у виска. А вот вы (она обвела взглядом присутствующих) точно делаете что-то не то! Вам сколько лет?!

Быстрее всех сориентировалась Наташка и показала два пальчика.

– Вот именно! – обрадовалась Аурика и показала мужчинам свои два пальца. – На большее не тянете.

Первым поднялся с пола Георгий Константинович, так, в сущности, и не наигравшийся в очень, как выяснилось, увлекательную игру. Пока Одобеску отряхивал костюм, Прекрасная Золотинка читала отцу мораль по поводу того, как должны вести себя нормальные взрослые люди.

– Раньше бы ты повела себя по-другому, – с грустью посетовал Георгий Константинович и поправил волосы надо лбом.

– Это интересно! Как бы я себя повела?

– Как? Ты всегда включалась в игру с ходу. С азартом и интересом. То акулой была, то динозавром, то принцем. И никто не крутил пальцем у виска, когда ты рисовала себе усы под носом и надевала мои ботинки. А могли бы… Я вот тоже помню, как в невесту превращался, и ничего. Таковы правила игры.

– Это не ответ на вопрос, – скривившись, оборвала отца Аурика. – От твоих воспоминаний мне не холодно, не жарко. Понимаешь, я выросла! Мне уже не до игр! Это вы с Коротичем можете позволить себе валяться на холодном и грязном полу с двухлетним ребенком, а я не могу.

– А раньше могла, – чуть-чуть повысил голос Георгий Константинович. – Раньше бы ты улеглась рядом. Или бы вообще плюхнулась сверху. И была бы куча-мала. И было бы весело. А теперь ты такая правильная и степенная, что я даже не знаю, что и думать.

– А не надо ничего думать, – выкатила грудь Аурика. – Не надо давать советы и заставлять меня жить в моем доме так, как я не хочу. Это моя дочь (она кивнула на Наташку) и мой муж, и мы сами разберемся, в какие игры играть!

– Аурика! – возмутился Миша. – Прекрати!

– Ничего страшного, – обернулся к нему Одобеску. – Ничего страшного. Все в порядке. Золотинка права. В чужой монастырь со своим уставом… Понятно, поделом. Собственно, зашел-то на полчаса. Больше и не собирался. Но рассеян, за временем не слежу.

Внимательно выслушав извинительную речь Георгия Константиновича, Аурика почувствовала, как огорчился отец: об этом говорила характерная для таких случаев витиеватость фраз. Прекрасной Золотинке, все меньше и меньше соответствующей своему лучезарному прозвищу, стало стыдно.

– Папа, – шагнула она к нему. – Прости меня, пожалуйста.

– Ну, что ты, девочка, – растрогался Одобеску. – Это ты меня извини. Старею, понимаешь ли. Оттого впадаю в дидактизм и многословие.

– Ей не привыкать, – прокомментировал реплику тестя Коротич. – Она же у нас специалист по культуре Средневековья, должна понимать, отчего люди абсолютизируют опыт предшественников.