Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

Телефонистка Хусяинова смутилась, но тем не менее пару раз кивнула.

– И не ревнует?

– Ревнует, – призналась Неля и зажмурилась от счастья.

– А по-русски ты почему с таким акцентом говоришь?

– Татарка, – телефонистка Хусяинова была явно немногословна.

– А ты сама? Любишь моего Белоусова?

– Люблю, – заплакала юная Неля, и Ирина благородно капитулировала.

– Не было ничего! – затопал сапогами вернувшийся с дежурства по штабу майор Белоусов, но услышав из уст жены историю про генерала, обложил любовницу трехэтажным матом и с его же помощью поинтересовался: – Ну, и хули мне теперь? Вешаться, что ли?

– Белоусов, – обратилась к нему жена. – А ты знаешь, что я тоже могу пойти к генералу? И тебе устроят офицерский суд чести, а может, даже кто-нибудь из нормальных мужиков возьмет и набьет тебе морду! Но я не буду этого делать, если ты мне ответишь на один-единственный вопрос: почему ты, ублюдок, путаясь со штабистками направо и налево, изводил меня подозрениями, заставлял трусы показывать, молодых лейтенантов подсылал? Ты же сам! Сам гулял, даже вот ребенка сделал! Зачем?

– А это чтобы тебе жизнь маслом не казалась, – Белоусов втянул сквозь дырку в зубах воздух, а потом насухо вытер и так сухие губы. – Замуж вышла, рожай. А не рожаешь – проститутка, значит.

– Так ты же прекрасно знаешь, что я не могу родить. Я три раза пробовала. На третий – чуть не умерла. Тебе, что же – вообще меня не жалко? Ты ж вроде любил?

– Любил – разлюбил, – цинично хихикнул Белоусов, но потом тут же стал серьезным и с ненавистью произнес: – Я после того, как там (он показал глазами на Иринин живот) у тебя все вырезали, видеть тебя не могу. Не встает, понимаешь. Живу и мучаюсь: сначала жалко было, а потом – все, не могу. Все равно, что с куклой надувной: ни тепла, ни…

У Ирины от обиды на мужа затряслись губы, но она сдержалась и прямо глядя тому в оловянные глаза произнесла:

– Ну, спасибо тебе, Белоусов, за честность. Жалко, конечно, что так поздно. Но все равно – спасибо. Извини, что не оправдала надежд, майор. Женись на этой девочке, Белоусов. Совет да любовь, – выдавила Ирина и разрыдалась.

– Ну и сука ты, Ирка, – процедил сквозь зубы майор. – Тебе в лицо плюют, а ты – спасибо! Ненавижу тебя за это!

Аурика Георгиевна, до которой история с Белоусовым докатилась, как «эхо прошедшей войны», от комментариев воздержалась, а потом призвала к себе Наталью Михайловну и тихим голосом предложила:

– Давай наймем киллера?

– Кого? – Наташа от неожиданности чуть не свалилась со стула.

– У меня что, проблемы с дикцией? – так же тихо поинтересовалась Аурика.

– Нет.

– Тогда повторяю: давай наймем киллера. Я знаю, некоторые люди так делают, когда не могут добиться справедливости законным путем.

– Мама, о какой справедливости ты говоришь?

– О высшей, – высокопарно заявила Аурика Георгиевна, чем сразу же напомнила Наташе Георгия Константиновича. – Этот подонок оскорбил мою дочь.

– Оскорбление – не повод для того, чтобы убивать человека.

– Такое – повод.

– Не повод, – стояла на своем Наталья Михайловна, проклиная тот момент, когда в стране отменили цензуру и абсолютную власть коммунистической партии.

– Ты что же, не любишь свою сестру? – грозно переспросила старшую дочь Аурика, на секунду превратившись в точную копию портрета Анны Иоановны работы Луи Каравака.

– Люблю, но перспектива угодить в тюрьму меня абсолютно не устраивает.

– В тюрьму пойду я. Да и то бабушка надвое сказала. Если сработает профессионал, никому в тюрьму идти не придется. Твоя задача – найти профессионала!

– Никого я не буду искать. И тебе не советую. Даже не думай!

– Ты бесхребетная, – вынесла приговор старшей дочери Аурика Георгиевна. Но вскоре забыв о своих тайных планах, предложила Ирине следующую компенсацию: – Ты можешь жить в дедушкиной квартире в Спиридоньевском.

– Я? – Дочь опешила от такого проявления материнской щедрости.

– Ты. Между прочим, твоя мать – богатая наследница. И пока для нее не наняли киллера, – Аурика строго посмотрела на Наташу, – у тебя есть прекрасная возможность устроить свой быт. И еще: я хочу, чтобы у тебя появилась дача.

– Дача? – растерялась Ирина.

– Да, – подтвердила Аурика Георгиевна и произнесла поставленным голосом телеведущего: – Наступило время вкладывать в недвижимость. (Сестры переглянулись.) У всех моих детей должен быть свой кусок земли. И когда в городах жизнь станет невыносимой, люди ринутся в область, но будет поздно, потому что Россия, в отличие от Америки, – это страна неравных возможностей. Сила на стороне капитала! Я подумала (Аурика перевела взгляд с Ирины на Наталью, потом на ерзающую на стуле Валентину) и решила продать кое-что из моей коллекции.

– Из дедушкиной, – поправила ее старшая дочь.

– Из моей, – высокомерно поправила Наташу мать, – и я навела справки: мы вполне можем позволить себе приобрести землю под Москвой. Ваша задача – найти эту землю.

– Территориально участки должны располагаться поблизости? – включилась в разговор дотошная Валечка.

– Зачем? – не сдержалась Наталья и сделала страшные глаза.

– Зачем? – тот же вопрос повторила и Аурика.

– Ну, как это? – залепетала Ирина, преисполненная чувства благодарности за материнскую готовность просто отдать во владение квартиру самого Ге, да еще и вместе с дачей, которой, правда, пока не было. Но Ирина Михайловна, зная характер матери, была уверена – точно будет. – Ты – пожилой человек. С тобой должен быть кто-то рядом. Мало ли что может случиться, а мы далеко?

– Вот зачем ты это сказала? – скривилась Аурика Георгиевна и подняла глаза к потолку, словно пытаясь справиться с постигшим ее недоумением.

«Молчи», – прошептала сестре юркая Валечка и ткнула ту локтем в пышный бок.

– А что я такого сказала? – растерялась Ирина Михайловна и отодвинулась от сестры. – Можно подумать, что шестьдесят два года – это самый расцвет жизни.

Данное высказывание стало второй стратегической ошибкой Ирины за сегодняшний день. Это было понятно по реакции Аурики Одобеску, которая сухо поджала губы, внимательно рассмотрела унизанные перстнями пухлые пальцы, а потом подняла левую бровь и, тщательно выговаривая каждое слово, произнесла:

– Бестактно указывать женщине на ее возраст. Шестьдесят два года – это не срок, чтобы бронировать место на кладбище и ограничивать себя во всем. Это тебе страшно умирать, потому что ты молода телом, а мне – нет, потому что все Одобеску молоды духом. И я категорически против соседства с вами со всеми, потому что в состоянии сама о себе позаботиться… Я не инвалид!

– Как же… – донесся из коридора ворчливый голос Полины, – сама она по себе позаботится!