Гурам Дочанашвили - Только один человек

Все начинается с разведки, милые вы мои, так почему же это невиданное зрелище должно было составить исключение — разбившиеся по парам, держась стоймя на плаву, пока что едва-едва, осмотрительно шевелили крысоносными и кошконосными конечностями, у всех у них отросло по десять ушей и еще поболее глаз, тела их со вздыбленной шерстью так и дрожали от напряжения, но главное, главное в этом деле все ж таки чутье... Зрители притихли в ожидании чего-то грандиозного — кто сказал, что нет предчувствия! — они знали, они всем своим существом предчувствовали приближение че­го-то великого и, вытянув шеи, с крепко стиснутыми зубами и расши­ренными ноздрями, ловили каждый вершок зрелища, едва дыша от возбуждения, кто-то даже, пересилив себя, совладал с кашлем, и как раз именно в этот момент Бесаме почувствовал, как к его колену прикоснулся кончик ноги того мастера жульнических проделок. Вы думаете, он не мог дотянуться, мог, да еще как мог, и, разумеется, принял бы этот дар, и не просто принял бы, а схватил и впился бы в него — ох как — изо всей мочи, со всей ненавистью, но в нем загово­рил некий огромный талант — тароватая на выдумку плутоватость попавшего в город крестьянина, которая в нем со временем все бо­лее совершенствовалась, — и он не стал очертя голову бросаться в бой, а через не могу обуздал себя, хотя руки и ноги у него так и зудели от нетерпения. А Т-второй повторно предложил ему с показным простодушием свою якобы безобидную ногу — ох, какой подарок, оох! — с виду Бесаме продолжал бездействовать, на самом же деле времени он не терял, с лихорадочной быстротой обдумывая что-то, причем перед его мысленным взором беспрестанно маячила как предостережение переломанная голень предшественника. И вот он принял решение. Сперва он одной ногой крепко зацепил коварный подарок — в глубине глаз Т-второго на миг промелькнуло злобное торжество, — затем потянулся рукой, якобы в помощь своей ноге, и даже пригнулся для этого, и вдруг внезапно схватил своего противника за глотку, да так сжал, что у Т-второго по-настоящему вывалился язык, и тэруэльцы мгновенно уступили пузырь Бесаме, который, пренебрег­ши истошным воплем капрала: «Пасуй сюда!» — опрометью ринулся вплавь к воротам противника, легко играя рубцом между рук, однако он успел приметить, что капрал т-цев нырнул в воду, и поэтому от­плыл в сторону, вскинул над водой руку с пузырем и так переждал, пока капрал т-цев после тщетных поисков в мутной воде ног Бесаме несолоно хлебавши вынырнул на поверхность, удивленно тараща глаза. Тут Бесаме прицелился и бахнул отяжелевшим от воды мячом прямо ему в харю, да так бахнул, оох!, а потом снова овладел отра­женным мячом и вторично наотмашь размахнулся... Теперь вратарю т-цев оставалось утешаться только тем, что сам он не был частью разлетевшейся в клочья сетки. «Бесамээ, звеээрь!» — в любовном во­сторге орал народ, присутствующие, общество. А отряд лекарей про­ворно волок в пункт Т-второго и капрала тэруэльцев, этих только что плутовавших удальцов, валявшихся теперь без сознания, бессильно свесив с носилок свои мощные длани, причем пейзаж на груди капра­ла т-цев приобрел теперь новую окраску — живой крови. «Бесамеэээ, бравоо, Бесамеэээ, браво, салют!» — надрывался народ, а капрал а-цев подплыл к Бесаме, чтоб наказать его за недавнее ослушание, но не успел он прошептать: «Почему ты не дал мне пас, сука!», как Бесаме переломил ему мизинец и большой палец, — эти главные два пальца, эту альфу и омегу ватерполо, — которыми вцепляются в мяч.

Нервозно кусавший побелевшие губы тренер т-цев, на котором совершенно не было лица, решил использовать новую тактику — поскольку два его самых дошлых игрока испарились меж водой и сушей, он приказал сигануть в воду двум ражим парням из запасных — это были силовые бойцы, но Бесаме уже сорвался, и сорвался не просто как отлетевшая брючная пуговица, а как неудержимый горный обвал, и прежде чем буйство трех улеглось, Бернардо а-цев, улучив время, двумя индивидуальными прорывами сравнял счет. Между тем заварушка трех стихла, и если до сей поры по-испански экспансивные зрители не могли за шквалом брызг ничего толком разглядеть, то теперь все воочию узрели великолепный итог борьбы — оба силовых бойца свесили на сторону ворсистые языки, Бесаме Вод требовал подачи и, что и говорить, получил мяч, а получив, вприпрыжку понесся к воротам т-цев и так здорово навернул, что при следующем броске вратарь т-цев мигом унырнул в воду, а тренер т-цев, потеряв сознание, бессильно осел у края бассейна, и обморок его оказался настолько глубоким, что наиболее сообразительный член отряда лекарей поспешил схватить его за известное место, а весь зал, все алькарасское общество так неимоверно мощно скандировало: «Бе!! са!! ме!!, Бе!! са!! меээ!!», что проснулся не один только главный судья, — усиленно захлопал глазами и забравшийся где-то далеко в сено, не спавший всю ночь разбойник, у которого отняли возлюбленную; навострила ушки и притаившаяся за узеньким окном донна, причем ей на какое-то время даже померещилось, что народ так бурно приветствует ее вернувшегося бывшего поклонника, но нет, ох, нет, все восторги полностью относились к Бесаме, который теперь, уже в раздевалке-одевалке, пресыщенный похвалами, раздраженно выслушивал нестихающие застенные словословия; здесь же сидел, развесив уши, капрал а-цев, и Бесаме, чтобы окончательно утвердиться в своем превосходстве, бросил ему как бы между прочим: «Подай-ка мне вон те мои брюки, герой, да-да, вон те самые». Но главнейшее из главных ждало его тогда, когда Рексач вывел его на улицу, слегка ласково подтолкнул в спину и сказал: «Я с деньгами иду за тобой, а ты, Бесаме, а ну-ка, смиир-но, к концу улицы Рикардо шагоом арш!»

Как летит время?!

Как будто совсем незаметно...

Как это ни удивительно, но, оказывается, и в те времена деньги были распрекрасной штуковиной, оказывается — жрать хочешь, выпить хочешь, женщину хочешь, новые тряпки хочешь или вареный арбуз, почета-уважения хочешь или еще чего, короче — все, чего ни захочешь, все получишь за деньги.

Только надобно их иметь.

А у чубатого Бесаме их куры не клевали. Уж не говоря обо всем другом, одно капральство — восемьсот песо. Но пусть и это побоку! Ведь каждый гол приносил денежки. Но даже если всего этого не считать, состоятельные люди из числа болельщиков — герцоги, зеленщики, главы городов, официанты, древолесники, адмиралы, философствующие в угоду герцогу философы, контрабандисты и все про­чие им подобные — щедро сыпали на голову Бесаме всевозможные подарки за каждый ловко проведенный болевой прием и, конечно же, не могли нанести ему ни малейшего увечья — ведь у Бесаме, гордого Бесаме, был такой агромадный чуб! А уж эти любвеобильные сердцеизливающие донны! Ночью в окно влетал золотой медальон с драгоценным камешком и прядкой волос внутри, увернутый в благо­ухающую духами записку: «Носите тайно, К-о Т. К.». Бесаме откры­вал золотой складень и, сильно дунув, освобождал сей предмет от пряди. Золотую вещицу уносил кто-нибудь из бритоголовых а-цев, а записка и прядь волос находили свой конец в камине под ленивые зевки Бесаме. Ничего, жилось как будто недурственно...