Гурам Дочанашвили - Только один человек

Лука стоял и стоял там, наверху; его уже окликали снизу, ма­хая руками, но он делал вид, что не слышит. Однако оставаться тут дольше уже не имело смысла,— все равно не дадут покоя, — и он медленно двинулся по лестнице вниз, припоминая на ходу, чего только не наслышался, еще будучи студентом, в часы больших трепов, от наехавших с разных уголков Грузии ребят, каждый из кото­рых взахлеб превозносил родные места, и только одни катехинцы сидели как в рот воды набрав. И вот теперь, когда он нагляделся на Веджини, Греми, Некреси, Алаверди, Икалто, Цинандали, любуясь которыми, терял голову от восхищения и не верил собственным глазам, его особенно поражало, что кахетинцы всегда молча сидели на длинных скамейках в университетском сквере, когда все осталь­ные без устали трепали языком, вовсю выхваляясь друг перед другом.

— Куда едем? — недовольно спросил Лука: ему здесь так нра­вилось, что вовсе не хотелось никуда уезжать.

— Сюда, сюда иди, — помахал ему рукой из пофыркивающей легковой машины его знакомый, — в Тибаани едем.

— А что мы там потеряли... Где это?

— Тут же, поблизости... Там праздник сбора урожая.

Двое каких-то незнакомых людей поджидали Луку, они соби­рались ехать в той же машине.

— Я сяду подле окна, хорошо?

— Садись, парень, — сказал водитель, чернявый крепыш, ко­торый уже, подобрав плечи, ухватился руками за баранку, — коли умеешь, может, сам поведешь: ты — гость...

— Нет-нет, — улыбнулся Лука, — я лучше поглазею по сторо­нам.

— Было бы на что...

Машина пошла под уклон, делая бесконечные повороты, и притихший на своем сидении Лука чуть шею не свернул, глядючи снизу на Сигнахи.

— Ты здешний, да? — спросил он у своего знакомого.

— Нет, я тибаанец.

— А где это?

— Воон там, вон...

— Нет, — сказал Лука, — совсем не там, а в другой стороне.

— Шутишь? — спросил водитель; почти остановив машину, он поглядел, поглядел на Луку, потом отвернулся, и машина снова пошла своим ходом: — А я-то решил — ты правду говоришь.

— А я правду и говорю, — упрямо повторил Лука: впереди по дороге шли люди, и ему страсть как захотелось с ними побалакать!

— Если мне не веришь, спросим вот хоть у них.

— Вот тебе и на! — воскликнул водитель, — живу в Тибаани, служу в Сигнахи, двенадцать месяцев в году колешу по этой дороге, а ты мне — на той, мол, стороне?

— Спросим, спросим их, если не веришь.

— Что ж, давай спросим, — согласился водитель и остановил, машину перед первым же встречным. Но Лука, увидев на юнце до невозможности аляповатую сорочку, поспешно выкрикнул:

— Нет-нет-нет, только не у этого, вот у того старика спросим.

— Если спросим его ,— рассмеялся водитель, — он мне такого2 перцу задаст, что...

— Почему?

— Потому что это мой дядя.

— Тогда вон того спросим.

— Ха, ну валяй...

— Извините, — высунулся в окно Лука, которого разбирала охота поговорить, — эта дорога ведет в сторону Тибаани?

— А то, — смерив его взглядом, ответил человек.

Лука откинулся на спинку сидения, радостно ощутив, как вдруг потеплело у него в груди от этого предельно коротенького ответа: «Ничего лишнего, вот это народ так народ, — высшая проба...» И водитель тоже не проронил ни слова, вроде: «Я же говорил», «Я ведь сказал» или еще чего-нибудь в том же духе. Рядом с Лукой сидел его знакомый студенческой поры, даже имени которого он, к стыду своему, не помнил. А тот-то, едва приметив Луку в городе, сразу же во всю ширь распахнул дверцу машины со словами: «Поехали со мной в Кахети, а, Лука...» — «На сколько времени?» — «На сколько пожелаешь...» — «Поехали», — ответил Лука и сел в машину.

— А сколько будет отсюда до Тибаани?

— Чего сколько?

— Километров, чего же еще?

— А почем я знаю, может, ты про деревья спрашиваешь. — Водитель снова сбавил скорость и, обернувшись к Луке, спросил с улыбкой: — Если скажу двенадцать, поверишь?

— Да.

— Ну, тогда двенадцать.

Лука рассмеялся — славным мужиком оказался этот водитель.

— А вот и Тибаани, — сказал тот вскорости, въезжая в широкие ворота.

Огромный двор кишмя кишел людьми. Мужчины и женщины в фартуках деловито сновали взад-вперед, таская в длинное одноэтажное помещение столы и табуретки. Лука стряхнул с колен пепел, и, согнувшись пополам, вылез из машины. Знакомый сразу же представил его кое-кому, и Луке было очень приятно ощутить пожатие их натруженных, загрубевших в работе рук. Потом он отошел в «сторонку и стал приглядываться к этим степенным, неторопливо двигавшимся людям с обожженными солнцем коричневатыми ли­цами. Тут же крутились и ребятишки; один только-только ставший, видимо, на ножки малыш не сводил с Луки глаз, прижавшись щекой к материнскому колену. «Хоть бы конфетка какая», — подумал Лука, безнадежно шаря по карманам.

На трех приставленных к стене стульях лежали аккордеон, кларнет и барабан. Дети так и норовили к ним подобраться. Лука подошел поближе. Один мальчуган, лет эдак восьми, просто не в силах был оторвать глаз от сияющих блеском клавиш. Хороший был малец, по всему видать, егоза, шаловливый, неугомонный.

— Как тебя звать, мальчик... — спросил Лука.

— Я Мито Гурашвили.

Луку подмывало побалагурить, и он спросил весьма заинтере­сованно:.

— А кем ты доводишься Мито Цурцумиа?

Мальчик спокойно его оглядел и сказал, чуть подумав: «Ээ, какие ты вещи у меня спрашиваешь», — после чего с кахетинской невозмутимостью добавил:

— Делать тебе нечего, тоже...

Лука со смехом потрепал его по плечу:

— В каком ты классе?

— Во втором.

— Не оставался?

— Оставался! Что я, дурак? — и, подняв на Луку глаза, спросил: — Вы, как это называется, поэт, что ли?

— Нет, — удивился Лука, — а что, я похож на поэта?

— Не знааю... Говорили, что поэты должны приехать в гости.

— А откуда, как сказали? — поинтересовался Лука.

— Из Тбилиси.

— А что значит поэт?

— А то ты не знаешь, да? — пристыдил его мальчик.

— Знаю, знаю, — смутился Лука и, положив ему руку на плечо, примирительно спросил: — Ты ведь за столом будешь, Мито Гура­швили?

— Не знаю, если посадят...

Невдалеке Лука набрел на привлекшую его внимание картинку: какой-то парень цеплялся за рукав невысокого поджарого милицио­нера, который заверял своего просителя — Лука мимоходом расслы­шал его слова: «Приду, как не придти, хороший ты человек, только домой загляну переодеться, а то в форме неудобно...» «Ты ведь уже отдежурил, верно, или как...» — «Да, но в форме не с руки, вот только пойду переоденусь и приду». Проводив его взглядом, Лука неожиданно увидел три въезжающие в ворота легковые машины. «Приехали, приехали», — послышалось там-сям, но особого шума не поднялось, только что у всех радостно озарились лица. Не успели открыться дверцы машины, как музыканты грянули туш. Поэты чего-то замешкались, улыбчиво переговариваясь со своими смущен­но зардевшимися женами, и музыканты приостановились, и лишь когда все гости повыходили из машин, снова грянул туш. Первым поэтов приветствовал председатель, затем бригадиры, бухгалтер; все остальные держались немного поодаль и, чтоб не смущать гостей, старались особенно их не разглядывать. После этого были вынесены стулья, и всех прибывших рассадили по местам. Однако гости вскоре же поднялись, чтоб немного размяться с дороги. Поначалу разговор не клеился, никто не знал, с чего начать, о чем завести речь, но наконец некий почтенного возраста поэт надумал: