О Чонхи - Огненная река

Было ощущение, что чем дальше я бежал, тем моё тело становилось легче. Ветер царапал лицо и проносился мимо. В такой прозрачной темноте, в таком бесконечном пространстве пара ключей не имела силы. Я вынул их из кармана и отбросил далеко. И не стал слушать, как они падают. Я никогда не вернусь.

Я бежал, не разбирая дороги. И видел, как из-за далёкого поворота выползает густой туман.

Было время, когда солнце гасит свои последние лучи. Сумрак тихо вошёл и сгустился возле окон. Когда темнота поглощает свет и непроницаемо, как туман, опускается на пол, класс становится похож на внутренность гроба. Всякое дыхание и разговоры, которые слышались в слабом свете, приглушённом старыми занавесками, умирают, как только наступает темнота. Если крикнуть, то крик будет гулким и вернётся, ни от чего не отразившись. В классе восемь столов вдоль и столько же поперёк. Мне вдруг кажется, что в тёмной комнате, где всё замерло, они вот-вот оживут. Меня пугает их ровный, как по линейке, строй. Два ящика каждого стола открывают свои чёрные пасти и всасывают в себя темноту. Глядя на них, я, как всегда, чувствую предвкушение чего-то и страх, будто заглядываю в пещеру, полную сокровищ. Оттого, что в классе никого нет, и все шестьдесят четыре стола мои, сердце начинает учащённо биться. «Ну, начнем?» — это я произношу вслух. Конечно, ответа быть не может. Я только слышу два слова, произнесённые мною, и их тут же поглощает темнота.

Я начала со стола у окна. Руки нащупали подушку для стула и пенал. Открыв пенал, я вытряхнула оттуда всё, что было внутри, и положила в свою сумку. Бывает, попадаются сменные тапочки, как и на этот раз. Я сняла тапки, которые были на мне, далеко отбросила их и надела те, из ящика. Этого мне показалось мало. Я согнула задники. Их жёсткое прикосновение к пяткам было приятно, видимо, оттого, что они были совсем новые. Некоторые ящики забиты туалетной бумагой, в которую кто-то сморкался. Попалась коробка для завтрака. Я открыла её. На объедках остались отпечатки чьих-то зубов. От запаха рыбы и сладкого соуса меня затошнило. Я пробормотала «Фу, какая гадость!» — и прислушалась. Мой голос казался мне совершенно чужим и одиноким, будто звучит в громадной пещере. Мне вдруг захотелось выговориться. Я захотела рассказать кому-нибудь о своём мире, открывающемся в тёмном классе после того, как все расходятся по домам, о том, что я здесь делаю вечерами, о женщине без ног из магазина игрушек, где я покупаю неваляшек. Громыхают оконные рамы. Видимо, на улице сильный ветер. Сегодня улов скудный. Я расстроилась и заскучала. Однако не смогла уйти, не проверив остальные двадцать пять столов. Не успела я сунуть руку в ящик, как испуганно опустилась на пол. По коридору кто-то шёл, громко шаркая подошвами. Кажется, там было несколько человек. И вчера, и позавчера они так же проходили мимо, болтая между собой. Пока они ни разу не открыли дверь класса, где была я, но моё сердце испуганно колотилось. А вдруг они откроют дверь и позовут меня по имени, вдруг они знают обо мне всё в деталях и только делают вид, что им неизвестно, чем я тут занимаюсь, и, специально громко болтая, проходят мимо? Я вдруг ощутила чей-то острый взгляд из темноты. «Эй, здесь есть кто-нибудь?» — спросила я, надеясь на ответ. Я ненавижу страхи такого рода. Конечно, ответа не было. Я опять начала рыться в ящиках. Вдруг я напряглась — пальцы нащупали что-то гладкое и тонкое, кажется, кошелёк. Руки затряслись. Бывали случаи, когда я была уверена, что нащупала кошелёк, а на деле это оказывалось футляром для очков или двумя проездными билетами в виниловой обложке, и я боялась разочарования. Я опять пошарила и удостоверилась, что это не футляр для очков и не виниловый пакет, и лишь после этого достала находку из ящика. Когда я расстегнула молнию, посыпались монеты. Мне показалось, что раздался ужасный грохот, и звенели монеты бесконечно долго. Я отошла к другому столу и вытерла со лба липкий пот.

Руки в ящиках шарили почти без надежды. Они уже удовлетворились тем самым кошельком. Класс стал совсем тёмным. Сумка с чернильницей и всяким другим барахлом стала намного тяжелее. Я подошла к зеркалу. В чёрной блестящей поверхности отражалась моя фигура, а за ней всё пространство класса. Столы, к которым прикасались мои руки, потеряли прежний строй. Я долго рассматривала класс в зеркале. Громыхали рамы в окнах. Я отвела взгляд от зеркала и вышла из класса.

Коридор из искусственного мрамора блестел в свете, вырывающемся из угловой комнаты. В окнах висело тёмное небо. Коридор сверкал чистотой настолько, что не было видно ни малейшей пылинки; там, куда не попадал свет, он казался чёрным. Я была подавлена. Эх, забросить бы подальше тяжёлую сумку и развалиться здесь на полу! Меня охватило странное желание задрать свою жёсткую юбку до пояса и помочиться стоя. Я смачно сплюнула. Во рту постоянно скапливалась слюна. И я постоянно сплёвывала. Как ни странно, шлепок слюны на мраморном полу всегда звучал одинаково. В сухом рту стоял неприятный запах. Такой же, какой был однажды летним днём, когда я уснула среди дня и после этого не почистила зубы. Потом загудело в ушах. Гул поднимался по шее, правое ухо росло и постепенно стало громадным, в увеличившемся ухе громыхали окна, здание школы качалось и гудело. Я одной рукой закрыла правое ухо, открыла рот, выдохнула и попыталась задержать дыхание. Я начала задыхаться, однако никак не могла вдохнуть воздух с тошнотворным запахом во рту.

Улица была мокрая от дождя, будто заплаканная. Из освещённой витрины магазина игрушек смотрели красные пластмассовые неваляшки. Женщина, сидящая в инвалидном кресле, с таким чистым лицом, будто только что умылась, смотрела на капли дождя за стеклом. Бывало, что в ясную погоду она выглядела мрачной, но сейчас от неё веяло свежестью. В магазине, забитом игрушками, эта женщина казалась большой куклой. С некоторых пор она начала надевать свитер пепельного цвета, на маленькой, еле заметной груди висел медальон с мусульманским символом, и она выглядела неодушевлённым предметом. Если я войду в магазин, толкнув стеклянную дверь сумкой, она наверняка спросит: «Что вы хотите?», хотя знает, что с тех пор как я стала сюда заходить, каждый раз покупаю только красных неваляшек. Нет, наверное, она меня не помнит. Мужчина и женщина в дождевиках открыли стеклянную дверь и вошли в магазин. Хозяйка тихо, как тень, отодвинулась от двери. Во мне вскипела ревность к этим людям. Хозяйка улыбнулась. Когда она так улыбается, она вдруг становится старше на двадцать лет и начинает выглядеть на свой возраст. Всякое выражение её лица, каждый её жест мне были знакомы и привычны, и я так скучала по ним.