Мо Янь - Устал рождаться и умирать

На перекрёстке мы дождались зелёного сигнала, но улицу всё равно переходили с опаской. На светофоры плевать хотели многие водители мотоциклов с колясками, которые разъезжают в чёрных кожаных куртках, их не признают водители многих роскошных лимузинов, а ещё недавно появились какие-то «хонда байкеры», молодчики лет по восемнадцать, носятся на одинаковых мотоциклах и нарочно сбивают собак. Собьют, так ещё вернутся проверить — насмерть ли? Давят, чтобы кишки вон, лишь потом со свистом уносятся. Откуда такая ненависть к собакам? Не могу понять, хоть тресни.

Обсуждение бредового проекта Цзиньлуна продолжалось аж до полудня. Пожилого секретаря уездного парткома Цзинь Бяня — того самого подмастерья, который когда-то подковал чёрного осла моего отца, — повысили до зампредседателя городского собрания народных представителей, и то, что на смену ему придёт Пан Канмэй, было уже делом решённым. Дочь героя войны, университетское образование, опыт работы в первичных организациях, всего сорок лет, образцовая наружность, поклонники среди вышестоящих и поддержка снизу — в общем, подходит по всем параметрам. Дебаты на собрании не утихали, каждый стоял на своём.

И тут своё веское слово сказала Пан Канмэй:

— Принято! Инвестиции начального периода составят тридцать миллионов юаней, решение по этой сумме мы ожидаем от банков, затем будет сформирована группа по привлечению инвестиций от вкладчиков внутри страны и за рубежом.

Во время заседания сердце было не на месте, я не раз выбегал звонить в книжный магазин под предлогом необходимости справить нужду. Пан Канмэй впивалась в меня глазами, а я, показывая на живот, отделывался вымученной улыбкой.

В отдел розничной торговли магазина я звонил трижды.

— Опять ты! — раздался на третий раз возмущённый и грубый женский голос. — Не звони больше! Как ушла с этой колченогой жёнушкой начальника уезда Ланя, так и нет её.

Позвонил домой — никто не снимает трубку.

Я сидел как на раскалённой сковородке. Наверное, на меня было жутко смотреть. Перед глазами возникали разные картины, в том числе самая страшная: где-то в укромном месте или на глазах у множества людей моя жена убивает Пан Чуньмяо, а потом себя. Рядом с их телами уже собралась плотная толпа зевак, с пронзительным воем сирен туда стремительно мчатся полицейские машины. Исподтишка я глянул на Пан Канмэй, которая что-то уверенно говорила, тыча указкой в наброски замысла Цзиньлуна, а в оцепенелом мозгу было лишь одно: через минуту, через секунду, вот сейчас эта невероятно скандальная весть влетит сюда, в зал заседаний, как бомба террориста, грянет взрыв, и вокруг разлетятся осколки и куски плоти…

Под исполненные самого разного значения аплодисменты совещание объявили закрытым. Не обращая ни на кого внимания, я рванулся на выход. За спиной кто-то недобро и громко обронил:

— Его превосходительство Лань, должно быть, уже полные штаны наложил.

Добежав до машины, я не стал ждать, когда торопливо вскочивший водитель Сяо Ху откроет мне дверцу, сам скользнул на сиденье и нетерпеливо бросил:

— Поехали!

— Не получится, — с безысходностью в голосе ответил Сяо Ху.

Проехать и впрямь было невозможно. По распоряжению начальника административного отдела машины выстроились в порядке очерёдности по рангу. Первой стояла серебристая «тойота краун» Пан Канмэй, уверенно занимая выезд из здания парткома. За ней пристроился «ниссан» начальника уезда, чёрный «ауди» председателя Народного политического консультативного совета, белый «ауди» председателя Собрания народных представителей… Моя «сантана» стояла двадцатой. Заведённые двигатели ровно урчали. Кто-то, как я, уже нырнул в машину, другие стояли у дверей, негромко переговариваясь в ожидании своей. Все ждали Пан Канмэй. Из холла донёсся её заливистый смех. Ухватиться бы за него, как за длинный язык хамелеона, и вытащить её из здания. Наконец она появилась. В ярко-синем костюме, на отложном воротничке отливает серебром брошь. Сама она утверждает, что все драгоценности у неё искусственные. Чуньмяо как-то обмолвилась при мне, что у сестры этих драгоценностей целое ведро. Где ты, Чуньмяо, любимая? Я готов был выскочить из машины и бежать через двор на улицу, но Пан Канмэй наконец села в свою «тойоту». Машины одна за другой стали выезжать, охрана у ворот стояла навытяжку, отдавая честь. Все машины поворачивали направо.

— Куда это они? — озабоченно спросил я.

— А Симэнь Цзиньлун банкет устраивает. — И Сяо Ху передал мне большое, красное с золотом приглашение.

Я смутно вспомнил, как во время заседания кто-то шепнул: «И чего тут обсуждать, праздничный стол уже ждёт».

— Поворачивай, — поспешно велел я.

— Куда поедем?

— Назад в офис.

Сяо Ху повиновался явно без желания. Я знал, что на подобных банкетах водители могут не только поесть от души, но и получить подарки. К тому же председатель совета директоров Симэнь Цзиньлун славился щедростью на весь Гаоми. Чтобы успокоить водителя и как-то оправдать своё поведение, я заметил:

— Ты, должно быть, знаешь, что меня и Цзиньлуна связывают некоторые отношения.

Сяо Ху промолчал. Погонишься за лишней деньгой, так и головы не сносить. И «сантана» помчалась к управе. Как назло, в тот день в южном пригороде проводилась большая ярмарка, люди ехали туда на велосипедах, на тракторах, на запряжённых ослами повозках, шли пешком, заполнив весь Народный проспект. Сяо Ху безостановочно сигналил, но всё равно приходилось тащиться в общем потоке.

— Дорожная полиция, мать его, пьют где-то, что ли! — вполголоса выругался Сяо Ху.

Я никак не отреагировал. Какое мне дело, пьют они или нет? Машина наконец доползла до входа в управу. Там, словно из-под земли, возникла целая толпа и окружила нас.

Несколько старух в рванье уселись перед машиной, колотя руками по земле, и принялись громко голосить. Несколько мужчин средних лет, словно фокусники, развернули плакаты с лозунгами «верните нашу землю» и «долой продажных чиновников». Вслед за голосящими на чём свет стоит старухами с десяток человек опустились на колени, высоко подняв над головой обеими руками исписанные куски белой материи. Сзади с обеих сторон машины несколько человек повытаскивали из-за пазухи разноцветные листовки и стали раздавать толпе. Действовали, словно прошли хорошую подготовку, будто хунвейбины во время «культурной революции» или как те, кто раздаёт ритуальные деньги на деревенских похоронах. Толпа накатывалась валом прилива, моя машина оказалась в самом центре. Совсем не того вы окружили, земляки. На глаза попалась седая макушка Хун Тайюэ. Его держали под руки двое молодых людей, он двигался от сосёнки-пагоды, что к востоку от главного входа, и, подойдя к машине, остановился между стоящими на коленях крестьянами и старухами. Это место размером с жёрнов явно оставили для него. Организованная и спланированная демонстрация. И заводила, конечно, Хун Тайюэ. Он был привержен коллективному духу народных коммун, а мой отец упрямо оставался единоличным хозяином. Эти два сумасброда дунбэйского Гаоми светили повсюду огромными лампами, реяли как два знамени — красное и чёрное. Он достал из заплечного мешка тот самый, пожелтевший от времени бычий мосол с девятью медными колечками по краям, поднял, опустил, покачивая уверенными движениями и производя ритмичные звуки — хуа-ла-ла-хуа-ла-ла. Важный реквизит его славной истории, он был чем-то вроде меча, которым воин разит врагов. Его коронный номер — куайбань [274] Куайбань — частушки с отбиванием ритма, популярные на севере Китая. под аккомпанемент этого мосола. И Хун Тайюэ начал скороговоркой: