Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Своим твёрдым пятачком я немного подрыл загородку, в ней образовалась дыра. Топнул копытами, и одна плитка раскололась пополам. Встал вертикально, ткнулся в изгородь, легонько куснул, и кус гаоляновой соломы остался во рту. Чтобы никто не обнаружил мою проделку, тщательно пережевал солому и проглотил, ни капли не выплюнул. Во дворе — буду пока называть его двором — я встал во весь рост и опёрся передними ногами на тонкую, с рукоятку мотыги, ветку абрикоса. Разведка позволила понять главное. На первый взгляд для обычной свиньи это великолепный загон, надёжный и прочный. Для меня же это склеенная из бумаги игрушка, и я могу сровнять его с землёй менее, чем за полчаса. Я, конечно, не такой дурак, чтобы разрушать собственное жильё, пока не представился случай. Зачем разрушать, я ещё буду как следует беречь его. Соблюдать гигиену, поддерживать чистоту, справлять нужду в определённом месте, не поддаваться желанию опрокидывать всё подряд, когда нос чешется, — произведу на людей самое лучшее впечатление. Чтобы стать тираном, нужно сначала проявить себя благонадёжным подданным. Я — поросёнок, сведущий в делах древности и современности, и примером для меня всегда был ханьский Ван Ман. [148] Ван Ман (ок. 45 до н. э. — 23 н. э.) — ханьский чиновник, захвативший трон и основавший династию Синь (9-23 н. э.). После его падения династия Хань была восстановлена. Одни традиционно считают его узурпатором, другие изображают провидцем и беззаветным реформатором общества.

Больше всего радости в новом жилище доставляло электричество. С самой высокой балки свешивалась стоваттная лампочка. Впоследствии я узнал, что электричество есть во всех двухстах новых загонах, но лампочки там лишь двадцатипятиваттные. С одной из стен свешивался шнур выключателя. Стоило поднять ногу, ухватить его и несильно потянуть — со щелчком загоралась белым светом лампочка. Вот здорово, вместе с «восточным ветром» [149] «Восточный ветер» — пропагандистский штамп времён «культурной революции», движущая сила, революционный порыв. «великой культурной революции» повеял наконец над Симэньтунью и весенний ветер модернизации. Быстро выключи, нельзя, чтобы люди поняли, что свет включать умею. Они, ясное дело, лампочку приладили, чтобы наблюдать за моим поведением. Я тогда представлял себе, что в загоне установлено некое приспособление, с помощью которого люди, уютно расположившиеся у себя, могли видеть, чем я занимаюсь. Потом такие приспособления действительно появились. Это системы наблюдения кабельного телевидения, которые можно встретить везде — на крупных производствах, в цехах, аудиториях, в банках и даже в туалетах. Но я тебе вот что скажу: даже будь у них подобные штуки тогда и установи они камеру видеонаблюдения у меня — всю измазал бы дерьмом. Пусть смотрят с глазами в свином дерьме.

Когда я перебрался на новое место, стояла глубокая осень, в солнечном свете больше красного, чем белого. Красное солнце окрашивает красным листву абрикоса, ничуть не хуже красной листвы в Сяншани [150] Возможно, намёк на широко известное эссе «Красная листва Сяншань» писателя Ян Шо (1913–1968), уроженца Шаньдуна, которого довели до самоубийства «бунтари»-цзаофани во время «культурной революции». — я, конечно, знаю, где находится Сяншань, конечно, знаю, что красная листва символизирует любовь, что она может вызывать в памяти стихи… Каждый день на закате или восходе солнца, когда свиноводы ужинают или завтракают, в хлеву необычно тихо. Вот в это время я встаю на задние ноги, складываю передние на груди. Срываю с абрикоса красные листья и жую. Листья горькие, богаты клетчаткой, снижают кровяное давление и чистят зубы. Жую их, как модная молодёжь сегодня жевательную резинку. Бросаю взгляд на юго-запад: там рядами выстроились свинарники, ровнёхонько, как армейские казармы. Они прячутся среди сотен абрикосовых деревьев, в багровом зареве заката или в отсветах восхода листья полыхают огнём или переливаются красками утренней зари. Красота несравненная. Людям в то время жилось несладко, не хватало одежды и еды и не до красот природы было. А вот сохранись все эти деревья и свинарники до наших дней, вполне возможно было бы зазывать сюда городских любоваться красной листвой. Весной проводить праздник цветения абрикосов, осенью — праздник красной листвы. Поели бы в свиных загонах, поспали в хлевах, на деле испытали бы, что такое деревня. Заболтался, извините. Я поросёнок с богатым воображением, каких только бредней нет в голове. Такого иногда нафантазирую, что самому страшно становится, да так, что обделаешься и обмочишься. Или страшный хохот разбирает. Обделавшийся и обмочившийся поросёнок — эка невидаль, а вот таких, кого хохот разбирает, кроме меня и нету. Об этом ещё поговорим, а пока умолчим.

Как раз в один из этих дней, когда абрикосовые листья были ярко-красными, в первой этак декаде десятого месяца — ну да, память у меня ещё хоть куда, — на рассвете в первой декаде десятого месяца, когда только что выкатилось солнце, большое, красное, нежное, появился Цзиньлун. Давненько его не было. Вместе с ним пожаловали четверо братьев Сунь, что у него на побегушках, и бухгалтер большой производственной бригады Чжу Хунсинь. За каких-то пять тысяч юаней они купили в районе Имэншань тысячу пятьдесят семь голов свиней, меньше пяти юаней за каждую, страшно дёшево. Я в это время выполнял в своих роскошных апартаментах утренние упражнения: ухватывал передними ногами свешивающуюся во двор ветку абрикоса и подтягивался. Ветки гибкие и прочные, хорошо пружинят, тело то и дело отрывается от пола и парит среди красной листвы. Таким образом достигались три цели: во-первых, тренировка, во-вторых, радость от преодоления земного притяжения, а в-третьих, пол устилается листьями, которые я сгребаю на спальное место и готовлю мягкое тёплое ложе. Зима, похоже, ожидается суровая, и хотелось как следует подготовиться к холодам. Вот когда я развлекался с веткой, и донёсся рокот моторов. Поднимаю голову и вижу три грузовика с прицепами, они приближаются по дороге со стороны абрикосового сада. Видно, путь проделали долгий, будто через пустыню прошли: под толстым слоем пыли на капотах даже не разобрать, какого они цвета. Трясясь и покачиваясь, грузовики въехали в абрикосовый сад и остановились за новыми свинарниками, на пустыре, усеянном битым кирпичом, осколками черепицы и грязной соломой. Походившие на чудищ, которым трудно совладать с длинными хвостами, они долго ворочались, прежде чем окончательно застыть. Из кабины первого грузовика вылез растрёпанный и неумытый Цзиньлун, из двух других — бухгалтер Чжу Хунсинь и Сунь Лун, старший из братьев Сунь. Потом из кузова третьей машины показались остальные трое братьев Сунь и похожий на чертёнка Мо Янь. Лица всех четверых тоже покрывал толстый слой пыли, они смахивали на терракотовых воинов Цинь Шихуана. Доносившееся из кузовов и прицепов похрюкивание становилось всё громче и вскоре переросло в пронзительный хор. Радости моей не было предела: я понял, что времена процветания свиней наступили. Как выглядят эти имэншаньские свиньи, я ещё не знал, лишь слышал их хрюканье, но по тому, как от них несло дерьмом и мочой, уже догадывался, что это за уроды.