Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму

— Ясно, Иван Федорович, постараюсь узнать о них, да и своим товарищам подскажу, может, что-нибудь знают…

— Вот и хорошо, дорогой товарищ. Ну, бывай, спасибо тебе, Мирон Кудряш, — распрощался Путилов и ушел в горный лес».

Прочтя последний листок рассказа, Железнов протянул его автору со словами:

— Выходит, вы дважды избежали ареста и гибели?

— Выходит, — кивнул Путилов, вновь набивая трубку мелко нарезанным дюбеком.

— И что, судьба злополучного фотоальбома так и неизвестна?

— Неизвестна, Петр Иванович. Я и думаю назвать свой рассказ: «Тайна фотоальбома».

— А что с тем мичманом, который сообщил вам о нем?

— Сдержали слово. Отпустили. Но, как потом узнали, свои же его и убили.

— Все это очень интересно, Иван Федорович. Но все же, какое отношение эта история имеет к нашей пограничной службе?

— Э-э, вот тут-то, уважаемый товарищ комендант, и главное для вас. Был я на днях в Севастополе, к другу ездил, вместе когда-то служили в органах. А живет он возле вокзала. Неподалеку от торговой гавани. Пошел я с ним на прогулку. Гуляем вдоль моря, у торговых лабазов. А там иностранное судно к отплытию готовится. Читаем: «Тринакрия» называется. Собрался народ, так как иностранные пароходы еще не частые гости в Севастополе. Смотрю, на мостик поднимается капитан, а за ним, судя по нашивкам на рукаве, его помощник идет. И тут меня, Петр Иванович, как током ударило. Глазам своим не верю. В морской форме, но, несомненно, он. Воскликнул я даже: «Он!». «Кто?» — спрашивает меня друг. — Да, этот старший помощник, — отвечаю я ему, — поручик Загребельный! — уже кричу я. — Надо доложить пограничникам скорее».

— А вы не ошиблись, Иван Федорович? — даже приподнялся со стула Желез-нов.

— Да, как же я мог ошибиться, не узнать белогвардейца, который допрашивал меня, избивал и хотел меня расстрелять? Бросились мы к пограничникам, доложили. Но было уже поздно. «Тринакрия» уже подобрала свои швартовы и полным ходом пошла в открытое море. Пограничники нам сказали: «Белогвардеец, не белогвардеец, ведь когда это было, сейчас он иностранец и задерживать судно только поэтому мы не имеем права. Тем более что документы у судовой команды в полном порядке».

Вот такая встреча произошла у меня с этим самым Загребельным или какая у него еще может быть фамилия…

— Да, законных оснований для задержания парохода не было, — вздохнул Железнов. — С Турцией у нас дружеские отношения…

— Дружеские говорите, товарищ комендант? Вернулся я в Ялту начал просматривать газеты прошедших дней, накопившиеся за время моего отсутствия. И читаю: «…Разгромлена банду бывшего белогвардейского офицера Барсукова в районе Севастополя. Главарю банды удалось скрыться. Есть предположение, что бандит ушел морем в Турцию». Вот вам и дружеские отношения, Петр Иванович.

Железнов отвел виновато свой взор в сторону, помолчал, а затем произнес:

— Ну это еще как сказать, что он ушел в Турцию. И если так, то этот случай никак не опровергает наши хорошие дипломатические отношения с этой страной, дорогой товарищ Путилов. За время работы в Севастополе мне и не с такими случаями приходилось сталкиваться. Вся вина за вывоз бандита за кордон полностью ложится в таких случаях на капитана судна.

— Это верно, товарищ комендант погранзоны, — пыхнул дымком из трубки посетитель.

— Значит, судьба фотоальбома и поныне неизвестна, Иван Федорович? Ну а после? Пытались все же отыскать этот альбом с загадочной фотографией?

— И не раз, Петр Иванович. Где только наши чекисты не искали. Возможно, нас опередил поручик Загребельный…

— Может быть и так, — побарабанил пальцами по столу Железнов и задумчиво протянул: — Может и так… Ну а эта Клеопатра Модестовна? Кто она, что она? Какое отношение к поручику она имела? Не выясняли?

— Как не выясняли. Многих опросили. Никто не знает и не ведает о ней, как и о ее сожителе Мацкове. Но надо полагать, что Клеопатра Модестовна Дивная, такова ее фамилия, беженка из России или Украины, и была сожительницей не только фотографа Мацкова, но и поручика Загребельного. Собственно, от нее он, наверное, и узнал об этом таинственном фотоальбоме с нужной ему фотографией.

— И эту даму вы тоже не нашли? — смотрел с интересом на Путилова Железное.

— Не нашли, — покачал головой посетитель. — Предполагаем, что она бежала с врангелевцами из Крыма.

Расставаясь с Путиловым, Железнов попросил его подробно описать портрет поручика Загребельного. А когда бывший чекист-мемуарист ушел, то Петр Иванович позвонил своему начальству в Симферополь.

— Павел Антонович, как я Вам докладывал в свое время, что греческо-турецкий негоциант Канцельсон встречался со старшим помощником капитана парохода «Тринакрия». И вот сейчас я получил подтверждение, что этот старпом с «Тринакрии» никто иной, как бывший поручик Загребельный. Возможно, он имеет еще какие-либо фамилии… Получил я также сведения от бывшего чекиста Путилова, что бывший врангелевский поручик Загребельный проявлял большой интерес к фотографу Майкову, к его злополучному фотоальбому. Не это ли является причиной контакта его с негоциантом Канцельсоном?

— Возможно. Но как это ваша служба, Петр Иванович, не смогла установить личность старпома «Тринакрии»? Они же наблюдали его встречу с негоциантом? — укорил начальник Железнова.

— Это большой промах моих сотрудников, Павел Антонович, — виновато ответил Железнов. Наблюдение вели новички, стажеры…

— Да, промах. А какова причина была второго задержания негоцианта?

— Опознать перекупщицу краденого антиквариата, только и всего, других причин не было. — Я дам теперь указание в Севастополь более пристально понаблюдать за этим греческо-турецким негоциантом. Все. До свидания, Петр Иванович, — повесил трубку телефона Яровой.

— Да, теперь бывшим моим севастопольским сотрудникам это только и остается, — вслух проговорил Железнов, опуская трубку на рычаги.

В се улицы Алупки и доски объявлений в санаториях были облеплены афишами:

«Сегодня у южного входа Воронцовского дворца-музея состоится театрализованная защита диссертации «О некоторых концепциях комического и смешного». Приглашаются все желающие. Вход свободный. Начало спектакля в 17 часов».

Прочтя такое объявление, Остап воскликнул:

— Интересно, камрады! Что наша жизнь без смеха!

— Ничто, командор.

Бендер взглянул на Балаганова и, усмехнувшись, сказал:

— Ничто не ничто, но без юмора наша жизнь была бы скучней, Шура, чем на самом деле. Огюст Бомарше сказал: «Я мог бы заплакать, если бы не смеялся».

Козлевич, слушая своих друзей и покручивая кончики усов, промолвил: