Ганс Леберт - Волчья шкура

— Я прошла по стропильным фермам, — прошептала она, — чтобы меня не застукал мой жених. Он все время следит за мной. Но сегодня вечером он уезжает.

Малетта ощутил тепло ее дыхания и вконец одурел. Он попытался поцеловать ее в приоткрытые губы, но она успела отвернуться.

— Задатков не даю, — сказала Герта, выскальзывая из его объятий. Она откинула со лба жесткие растрепавшиеся волосы и засмеялась. Ее зубы были единственным источником света в этот мрачный полдень. И вдруг:

— Ну ладно! Начнем, что ли!

А Малетта:

— Прямо сейчас? Господи помилуй!

А она (снова смеясь):

— Боитесь? Я хочу вам показать, как пройти в дом. — Она уже свернула направо за угол и, тяжело ступая, пошла вдоль задней стены сарая. — Сегодня вечером вам нечего бояться, — сказала Герта, — часов в десять все уже улягутся спать.

Пройдя несколько шагов, она остановилась. Теперь они стояли вплотную к торцовой стене дома, откуда было рукой подать до узкой проезжей дороги, что тянулась между полями и надворными постройками.

Скрестив руки на груди, Герта уставилась в землю.

— Вот здесь, — таинственно сказала она. И с силой принялась сапогами отгребать от стены снег прямо на Малетту.

А он (возмущенно):

— Вы же меня совсем засыпали!

А она:

— Не велика беда! Смотрите, вот здесь спуск!

Из-под снега показались старые, черные от влаги доски, люк, возле самой стены дома.

— Это ход в погреб, — сказала Герта. — Вы спуститесь вниз и пройдете вдоль стены до погреба. Свет на лестнице я оставлю и засуну поленце под дверь, чтобы она не захлопнулась.

— А дальше?

— А дальше выйдете в подворотню, вы же сами знаете, и во все горло крикнете: «Герта!». Хотя нет, — поправилась она — вы прокрадетесь наверх, моя дверь последняя по коридору.

— Ну это уж слишком! Вы что, меня и вправду за дурачка считаете?

Она сделала испуганное лицо.

— Ну что вы, господин Малетта.

А он:

— Вы надо мной издеваетесь! Что это здесь такое? Навозная яма или что-нибудь в этом роде?

Малетта нагнулся и рванул железное кольцо, торчавшее из рыхлого снега.

А она (полная усердия и желания помочь):

— Погодите, снегу еще слишком много!

Она ногой сгребла снег с доски, грязное месиво брызнуло Малетте прямо в лицо.

Малетта так и взвился. Он позеленел и весь дрожал от гнева и возмущения.

— Ой! Я вас, кажется, обрызгала! — засмеялась Герта. Она тоже нагнулась и сама потянула за кольцо. — Помогите же мне, прошу вас! — сказала она.

А он:

— Еще чего! Идите-ка вы к черту, фрейлейн!

Герта (нагнувшись и выставив зад):

— С превеликим удовольствием! Но сначала вы должны убедиться, что я не обманщица. — Она присела на корточки (ляжки под ее юбкой широко растопырились) и — раз-два, взяли! — подняла тяжелую крышку. Раздался звук, похожий на свинячье чавканье, и черная пасть раззявилась им навстречу.

И она (торжествуя):

— Ну, что вы теперь скажете?

Малетта с опаской наклонился над люком.

Облицованная камнем шахта, железная лестница. Стоптанные ступеньки терялись в темной глубине.

— Интересно! — сказал он. — Даже очень интересно. Выходит, ваш погреб может обчистить каждый кому не лень?

А она:

— Ничего подобного! Этот ход знаем только мы. И вообще в наших местах люди все честные.

На лице Малетты отразилось сомнение как в потаенности хода, так и в честности местных жителей.

— Ну конечно, — сказал он, — я буду сидеть в погребе, а вместо вас явится ваш жених и устроит мне красивую жизнь.

Она опять засмеялась.

— Смелость города берет, — сказала она. — Во всяком случае, дорогу я вам показала. А теперь гоните-ка пленку!

Герта отпустила крышку, и от стука, с которым та захлопнулась, от внезапного дыхания глубины мурашки пробежали по ее телу.

А Малетта:

— Сейчас? Авансом? Я не такой болван!

А она:

— Господи, мой жених вечером уедет домой. И он сказал, чтобы до тех пор пленка была у меня. А иначе он больше не приедет.

Малетта, в голове у которого ничего не оставалось, кроме боли и смятения, вдруг почувствовал себя обязанным войти в ее положение. Он сказал:

— Ладно уж, бог с вами, берите.

Он вытащил пленку из кармана и отдал Герте. Она зажала ее в своей грубой красной руке.

— Спасибо, — сказала она. И еще раз: — Спасибо.

Она посмотрела на Малетту, казалось, готовая с воплем радости броситься ему на шею, но вдруг повернулась и побежала прочь.

— Значит, около половины двенадцатого! — крикнула она на бегу. — Я оставлю свет и не запру свою дверь.

Она снова засмеялась, подмигнула Малетте через плечо и помчалась по разливанному морю грязи (под ногами у нее взблескивали фонтанчики мутной воды, великий пахарь дул ей в спину, подгонял ее) и — Малетта не успел и глазом моргнуть — скрылась за углом сарая.

Почти у каждого человека — и прежде всего у человека образованного — не хватает в голове какого-нибудь винтика; а это значит, что в известных обстоятельствах его ум может обернуться невероятным идиотизмом. Сам он не замечает, как это происходит, а контрольного прибора, который бы это зафиксировал, у него нет. У него есть только таблетки (не от идиотизма, а от болей), таблетки, унимающие головную боль, которая могла бы послужить предостережением. И вдобавок убежденность, что он умен, и вера, не в бога, а в собственный разум, который, как ему удалось убедиться, еще никогда его не подводил. Так что же он делает? Ну конечно, он идет домой, но не затем, чтобы лечь в постель и плевать в потолок. Нет! Как раз сегодня он очень возбужден, как раз сегодня хочет наложить на себя руки. Но стоит ему проглотить таблетку, и вскоре он замечает, что головная боль утихла, а все остальное он, наоборот, перестает замечать (к примеру, что все местные жители посматривают на него с ухмылкой). Он видит только дочку мясника, с развевающимися волосами, беспечно прыгающую по самой грязи, а так как в детстве бонна всегда говорила ему: «Пфуй! Бяка!» — зрелище это особенно его раздражает. Чистота прежде всего! Он умывается, бреется, стрижет ногти на руках и на ногах (чтобы подчеркнуть свое превосходство!), припараживается, готовясь к авантюре, исход которой мог бы предвидеть любой осел. Ну в самом деле! Он думает: ясно как божий день — это ловушка! Разумеется, он так думает. Но, думает, я в нее не попадусь! Дудки! (Он вздергивает указательным пальцем кончик носа.) У меня есть глаза! И уши! И разум!.. Вздор! Ничего у него нет! Разве что смутное влечение. Неужто же к мускулистым прелестям мясниковой дочки? Оно отдает железом! Отдает только что наточенным ножом и, невыговоренное, вертится у него на языке.

Стемнело. Малетта зажег свет, и сразу стало видно все убожество его тесной каморки. Он достал из шкафа свой выходной костюм и тщательно его осмотрел. Костюм был в полном порядке. И совсем не траченный молью. Перекинув его через руку, он подошел к окну и бросил испытующий взгляд на улицу. Сейчас, в сумерках, улица выглядела так, словно наводнение уже спало. Малетта натянул брюки и обнаружил, что они еле сходятся. Он потолстел за эту зиму! Набух, как беременная женщина. Но с чего бы? Наконец ему удалось с ними справиться. Он повязал галстук. Надел двубортный пиджак. Застегнул пуговицы и сам себе показался круглым и тугим, как свиной рулет. Немного погодя ему в голову пришла мысль: свет! Необходим карманный фонарик. У Зуппанов он наверняка есть, а если не у них, то, может, у фрейлейн Якоби. Он прислушался. За стеною ни звука. Кажется, лихой девицы нет дома. Он вышел из комнаты и для верности постучал к ней в дверь — ничего! Она со своими учениками каталась на водных лыжах.