Симонетта Греджо - Голыми руками

Сначала, рассказывал учитель, он записывал только события дня, потом как-то незаметно соскользнул к размышлениям о мире, людях, о жизни вообще. Одно время он даже думал опубликовать свои тетрадки под названием “Записки сельского ветеринара”, но потом отказался от этой идеи, потому что никто, кроме него, не в состоянии в них разобраться. Так, во всяком случае, выходило по его рассказам. Я же заметила, что сквозь его размышления проскальзывает слишком много деталей личного порядка и горечь, которую я, может быть ошибочно, объясняла себе несчастной любовью.

Как и д’Оревильи, я постоянно носила в сумке дневник и сборник стихов или роман. Они помогали мне коротать время, когда долгими ночами я дежурила в каком-нибудь коровнике, овчарне или конюшне. Нам с ним нравились одни и те же поэты — Верлен, Рембо, Аполлинер и классики, которых учитель знал наизусть. Но были среди них и Рене Шар, и Элюар, и Рильке. Д’Оревильи шутливо пожурил меня, когда я призналась в любви к Джеку Лондону, хотя при этом разделял мое пристрастие к “Уолдену” Генри Дэвида Торо. Мы даже читали друг другу вслух целые страницы.

Однажды, когда я сидела за рулем его пикапа (учитель отдал мне ключи в первый же день с таким видом, будто гору с плеч свалил) и мы по булыжникам, по скользкому гравию и крутым горным виражам катили к черту на рога, в какое-то неведомое захолустье, где нас ждали триста голов скота и пятьдесят человеческих душ, мой наставник поинтересовался, как так вышло, что я, в моем уже не самом юном возрасте, прохожу первую в своей жизни практику. Я уклонилась от ответа. Учитель вернулся к этой теме окольным путем.

— Знаешь, Эмма, когда я начинал, — сказал он, — в этой профессии было не больше четырех десятков женщин. А домашних животных было серединка на половинку — вернее, нет, три четверти сельских животных на четверть домашних, городских. После войны кошек-собак как-то не жаловали. Заводили только полезных — коров, лошадей, овец, кур… Вообще, когда мы учились, мы проходили более шестидесяти разных видов подковки. Теперь все это бесконечно устарело. Потом, в шестидесятые годы, из шести тысяч ветеринаров на страну вдруг откуда-то набралось восемьдесят женщин. Собственно, это было что-то вроде процентной нормы… Кстати, знаешь, что в мое время говорили про тех, кто заваливал экзамен?

— Да, по-моему, это такая вечная шутка… Не станут ветеринарами — станут врачами, не пропадут. Верно?

— Ну да… Что касается женщин, то их число вдруг скакнуло вверх. В восемьдесят четвертом их стало уже двести десять. А знаешь, куда они потом все подевались?

— ..?

— Замуж все повыходили. В основном за ветеринаров.

— Серьезно? И сколько же?

— Сто сорок пять.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что женщина сама себе враг.

Тем временем мы почти приехали. Я надеялась, что на этом он остановится, но он продолжал:

— Почему у тебя до сих пор нет своего кабинета, своей практики? Что у тебя произошло? Откуда ты взялась? Почему в твоем возрасте ты торчишь со мной?

— Действительно, почему?

Я прибегла к своей обычной уловке — стала закалывать волосы и уклонилась от ответа. Потом сказала:

— А что, собственно, плохого в том, чтобы выйти за ветеринара?

— Что же ты сама не вышла?

— Ну, потому что ни один из этих желторотых птенцов не мог сравниться с вами в плане мужского обаяния, дорогой шеф, — отшутилась я. И, перейдя на серьезный тон, добавила: — Знаете, что я на самом деле по этому поводу думаю? Мне кажется, что женщин, отказывающихся от самостоятельной карьеры ради того, чтобы быть ассистенткой или медсестрой у собственного мужа, становится все меньше. Когда-то, наверно, это было принято, но теперь уже нет. Столько вкалывать, чтобы выучиться, — и все зря? Я согласна, что среди молодых специалистов мало кто жаждет целый день возиться в крови и в грязи, но делать из этого такие глобальные выводы…

Он оторвал глаза от дороги, в уголках его рта пряталась улыбка.

— А теперь, наверно, последует панегирик в адрес женщин, у которых хватает мужества ступить на эту нелегкую стезю, хотя она, увы, ведет их к одиночеству… Или я ошибаюсь? Есть еще кое-что, чего ты не знаешь, девочка. В этой замечательной профессии процент самоубийств — один из самых высоких. Делай из этого сама какие хочешь выводы.

Я слишком разволновалась, чтобы отвечать. Он воспользовался моим замешательством и добавил:

— Ты знаешь, кто такая мадам Клод?

— Ну так, смутно… Известная владелица агентства девушек по вызову, кажется.

— Совершенно верно. Однажды какой-то журналист заметил ей, что ее девочки, несмотря на их хваленую элегантность, хорошее воспитание и широту взглядов, на самом деле жадные, корыстные создания. И бросают потом свое ремесло, чтобы выйти замуж за какого-нибудь промышленного магната или голубых кровей рантье. Знаешь, что мадам Клод ему ответила?

— М-м?

— Что женщины выходят замуж за тех, с кем имеют дело. Если бы к ее девочкам ходили слесари или каменщики, они бы и выходили за слесарей и каменщиков…

— Похоже, вы женоненавистник. И мизантроп в придачу.

— Ты недалека от истины, — вздохнул он. — Но возможно, это просто усталость.

Я очень хорошо помню день, когда учителю стало плохо. Стиснув зубы и тяжело дыша, он схватился за грудь и стал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Пот стекал на его косматые брови, он раздраженно вытирал лоб. Я не стала ничего спрашивать, я вообще старалась на него не смотреть. Нам обоим было удобнее вести себя так, будто ничего не происходит. На следующий день ему стало лучше. Потом я забыла этот эпизод.

Весна плавно перетекала в лето. Спала я мало, по пять-шесть часов в сутки. Учитель обещал, что с июня работы поубавится, период родов кончится и можно будет немного передохнуть. Я побаивалась свободного времени, которое маячило впереди. Д’Оревильи становился мне все ближе — насколько это было возможно с таким сумасшедшим стариком, ревниво оберегавшим свое одиночество. Он цитировал Рильке: “Молю друзей чтить одиночество мое”, Сартра, рассказывал о том, как он начинал, о своей первой машине, “ситроэне” с кузовом седан, у которой было спереди два сиденья, а задние он убрал — там путешествовало медицинское оборудование и аптечка. Потом у него был “пежо-203”, совсем новенький, двери открывались задом наперед, а ремней безопасности, разумеется, еще не было в помине. Он показал мне у себя в кабинете свою старую фотографию: одна нога опирается на задний бампер автомобиля, рукава рубашки засучены и обнажают крепкие, как стволы деревьев, руки; могучая грудь, темная косматая шевелюра, голубые глаза и однобокая улыбка на упрямом, насмешливом лице. Я спросила, сколько юных дев попалось в его сети. Он ответил на удивление серьезно, что дев и в самом деле попалось немало, но подходящей — ни одной, и поменял тему разговора.