Симонетта Греджо - Голыми руками

Это была старая и крепкая каменная постройка, устоявшая под натиском времени, уродливая на вид, но удобная для жизни, сплошь увитая диким виноградом. Единственным украшением дома был кокетливый навес с разбитыми стеклами, которые надо было, конечно, поменять. Мою обитель окружал пустырь, заросший папоротником, колючим кустарником и бурьяном. Я расчистила только дорожку от ворот до гаража. В первое же лето я подвесила к нижним ветвям дуба красный гамак, в котором спала, когда ночи были особенно душными. В этот просторный гамак, покачивающийся на ветру, я заворачивалась целиком, точно в кокон; это было единственное, что я привнесла нового в заброшенный сад, где по весне оживала буйная растительность, высыхавшая к концу лета и умиравшая с пришествием зимы. Когда ветер ломал на деревьях сучья, я не подбирала их. Постепенно они обрастали мягким мхом и уходили в землю. Смена времен года сама заботилась о моих владениях.

Этот дом стал моим логовом. В нем начали скапливаться книги. Раз в три месяца я получала длинные письма от учителя: он терпеть не мог говорить по телефону и не умел пользоваться компьютером. Время текло незаметно: четыре письма — год долой. Всего таких писем на этот адрес мне пришло сорок.

Все свободное время я читала. Лучшая часть моей библиотеки включала классиков от Достоевского до Пруста, Музиля и Джойса. Часть более современная, живая и беспорядочная, являла собой ворох триллеров, старых американских детективов и изданий французской черной серии. Придя домой и чего-нибудь перехватив, я заваливалась с книжкой на диван в гостиной. Случалось, я там засыпала и просыпалась потом среди ночи с отпечатком книжного корешка на щеке. Я вставала, в полубессознательном состоянии поднималась по лестнице и кое-как добиралась до кровати, разбрасывая по дороге одежду. Мне казалось, что у меня больше нет прошлого, а будущее раз и навсегда определено. Что касается настоящего, я старалась о нем не думать: просто вставала утром, принимала душ и к вечеру падала в кровать, едва живая от усталости.

В сущности, это были мои golden days [5] Золотые деньки ( англ. ). . Я совершала многочасовые походы, чтобы добраться до хижины, примостившейся на высокогорном лугу; вскакивала ночью, чтобы мчаться по вызову к захворавшей корове, которая кружила на месте и мычала на звезды. Я с удовольствием сознавала, что у меня правильный захват, когда я помогаю самке разродиться. Случалось и залепить оплеуху какому-нибудь напористому фермеру, а потом как ни в чем не бывало распивать с ним кофе на кухне и по его смущенно-виноватому виду понимать, что снискала уважение не только как специалист, но и как женщина. Начинать каждый день все заново, не спрашивая себя зачем и лишь смутно сознавая, что то, что я делаю, правильно, и что я приношу пользу, и что мир становится хоть немного лучше оттого, что я нахожу в себе силы держаться, и так день за днем. И еще — ничего не бояться. Бутафорский револьвер, живший у меня на ночном столике, напоминал мне, что я одинокая женщина и, в принципе, все может приключиться.

Но ничего не приключалось. Прошли годы, и я выздоровела, раны мои зарубцевались. Я чувствовала себя неуязвимой, непобедимой. Правда, невозможно бесконечно обманывать память, от судьбы все равно, как известно, не уйдешь.

Наутро Джио уехал. Убедившись, что у него достаточно денег, чтобы добраться до Парижа, я отвезла его на вокзал, разобиженного и надутого, а потом отправилась навестить Анни.

Оставив джип в долине, я долго шла пешком. Не переставало моросить, но чем выше я поднималась, тем легче и прозрачнее становился воздух. Проходя по лугу, на котором паслись грациозные коровы с коротким выменем, я поскользнулась на коровьей лепешке и шлепнулась. Мои штаны оказались все в навозе, пришлось их снять и застирать в первом же ледяном горном ручье.

К полудню я добралась до фермы. Если б у меня было больше свободного времени, а Анни не была такой замкнутой, мы бы, наверно, подружились. Эта высокая женщина с черными волосами и обветренной смуглой кожей, сухая и поджарая, была для всех загадкой. Фермершей она стала в тридцать восемь лет, бросив карьеру в рекламе: приехала жить в горы, обзавелась стадом коз. Ей хватило нескольких месяцев, чтобы, поработав бок о бок с пастухом, овладеть азами нового ремесла. Никто так и не узнал, почему она это сделала.

Когда одна из ее коз заболевает, она лечит ее, как умеет, своими руками. Если вылечить не удается, она ее режет — тоже своими прекрасными загрубевшими руками. Она закоренелая нелюдимка, и к ней непросто найти подход. Анни почти не обращается ко мне за помощью. Сегодня, как это нередко бывает, я отправилась ее навестить, не дожидаясь, пока она меня позовет. После первого моего визита я решила, что не хочу брать с нее денег. Мы выяснили этот вопрос раз и навсегда и больше к этому не возвращались.

В доме у нее нет ничего лишнего: только кровать да шкаф, а в кухне — стол и два стула. При этом у нее есть сотовый телефон и ноутбук, работающий на солнечных батареях.

День мы провели, обихаживая ее стадо. Каждая была погружена в свои мысли. Я помогала ей чистить копыта животных, подхвативших грибок, который, если с ним не бороться, может поразить все стадо.

Ближе к вечеру мы пообедали жареной козлятиной с пряностями, деревенским хлебом, который я принесла, соленым маслом и крепким чаем. Глядя, как она режет хлеб, левой рукой прижимая его к животу, а правой орудуя ножом, направленным к себе, я подумала: и когда только она успела этому научиться? Это жест не из прежней ее жизни.

Как-то незаметно снова заморосило. В доме было уютно, гудела печка. С горы доносились привычные звуки. Я могла бы, как всегда, когда я к ней прихожу, наслаждаться несмолкающей тишиной природы и безмятежным покоем, но меня не покидало чувство горечи. Я оставила Джио в зале ожидания на скамейке, его сумка лежала рядом. На прощание я поцеловала его в макушку. И тут вдруг меня как иглой пронзило воспоминание: его младенческий родничок, еще пульсирующий, нежная кожица головы и первые шелковистые волосики.

Тут Анни решила со мной заговорить. С тех пор как мы друг друга знаем, она никогда ничего о себе не рассказывала, и уж тем более я никогда не слышала, чтобы она на что-нибудь жаловалась.

— Иногда все же трудно бывает.

Держа двумя руками пиалу с чаем, я кивнула в знак того, что слушаю. Она вздохнула:

— Одиноко не бывает никогда… А тебе?

Я молчала.

— Но иногда хочется, чтобы рядом был кто-то, с кем можно парой слов перекинуться. Поделиться.

Я снова кивнула.

— А то все время одно и то же в голове прокручиваешь. Варишься в собственном соку. Бывают дни, от старых мыслей некуда деться. И так же больно, как раньше.