Ауэзхан Кодар - Порог невозврата

И еще Агзамычу бросилось в глаза то, что город превратился в как бы огромную лавку: первые этажи некогда бесцветных многоэтажок пестрели разными вывесками на чудовищной смеси английского, казахского и русского языков. Там располагались всякие бутики, магазинчики, закусочные, а рядом под красочными переносными зонтами зазывали к себе пивные и кафе-мороженое. Но больше всего в городе оказалось даже не кафешек и ресторанов, хотя и их тоже развелось видимо-невидимо, но всяких казино и игровых автоматов. Казалось, что за неимением лучшего, или, вернее, вследствие потери всяких разумных оснований для воспроизводства и смыслопроизводства, люди надеются только на выигрыш в лотерею, неважно какую, лишь бы повезло. Будет ли это выигрыш в рулетку или покер, в «наперсточек» или Джек-пот, все равно, лишь бы слепая игра случая выбрала меня, любимого. Такая настроенность невидимых людских масс оскорбляла Агзамова, всегда привыкшего надеяться на свой интеллект и на свое влияние в обществе. Ведь механизм славы – самая загадочная вещь на свете, однажды потрудившись заработать авторитет, всю остальную жизнь ты можешь почивать на лаврах, твоя слава будет работать на тебя лучше любого продюсера. Но теперь, – кто он, бывший Агзамов? Агзамова поразило, что он подумал о себе в прошедшем времени, как о бывшем. А это кто едет с отвязной красоткой на заднем сиденье, с толстой мошной в кармане?! Правда, они уже побывали в трех казино с похожим названием и все еще не нашли Айхана. Ну и что? Как сказал когда-то Горбачев: «Процесс пошел!». Пусть Агзамыча выкинуло из прошлой жизни, но ведь он еще жив и, главное, его интеллект еще при нем, вон он как рефлексирует все это время, пока они по бывшей Ленина спустились на все еще Гоголя и поехали по нему прямо. Когда авто переехало улицу Фурманова, Агзамов на противоположной стороне улицы увидел казино «Шахерезада», построенное в виде сверкающей, трехлучевой короны. Перед казино были выставлены, видимо, в качестве выигрыша, три автомобиля – «БМВ», «Мерседес-600» и «Тойота-Лэндкрузер». Этот джип очень понравился Агзамову, ибо напомнил ему о его собственной машине, которая так неожиданно и безвозвратно ушла из его жизни. Но ушла ли? А может, попробовать ее вернуть? И тут Агзамов совсем неожиданно для себя решил зайти в казино и попытать свое счастье.

– Братишка, останови вон у того казино, – сказал он шоферу-казаху.

– Но тогда надо будет развернуться…

– Ну, так развернись.

– Эй, эй, погоди! – раздался сзади голос Маши. – Ты что, лохушник, что ли? – зашептала она на ухо Агзамову. – Тебя же облапошат, как Буратино. Ты что, наших не знаешь?

– Это ты меня не знаешь! – ворчливо буркнул Агзамыч.

– Я тут катаю его по всему городу. Думаю, он меня в кабак пригласит. А ты вишь, что удумал, спустить все деньги? Нет, так не пойдет.

– Не слушай его, сверни вон к кабаку, – повернулась она к таксисту.

– Вот тебе деньги на кабак, – сказал Агзамов и дал ей стопку новеньких долларов, – а я пошел! – буркнул он сходя с такси.

– Нет, я с тобой! – Маша уже шла за ним.

– Эй, а мне кто заплатит? – выскочил из машины таксист.

Агзамов рассчитался с таксистом и пошел к казино.

Когда они входили, путь им преградили два охранника.

– Сейчас нельзя. Вон видите 12 часов. У нас время молитвы.

– Ничего себе казино! – воскликнула Маша. – У вас что – игорное заведение или мечеть?

– А тебе вообще не стоит вякать, – сказал один из охранников. – Женщин мы вообще сюда не пускаем.

– Вы знаете, – с достоинством произнес Агзамов, – она – со мной, я заплачу, сколько запросите.

– Ладно, – сказал старшой из охраны, отправляя в карман стодолларовую купюру. – Только пусть она наденет вот этот хиджаб и протянул что-то вроде мешка с пустым овалом для лица, – вот, накидывай.

– Я тебе не лошадь с попоной! – возмутилась было Маша, но увидев гневное лицо Агзамова, покорно полезла в хиджаб. Ее увели в раздевалку, и вскоре она вернулась в черном мешковатом платье до пят, с овалом для лица.

После этого их провели в молельную комнату, где с полсотни человек колотились лбами о молитвенные коврики, потом садились на колени и шептали что-то невразумительное, затем, выставив разнокалиберные зады, опять валились на коврик. Зрелище было не из приятных, но Агзамову с Машой пришлось проделать все это вместе со всеми. Отец когда-то научил Агзамова формуле исламской веры и одной молитве, содержание которой он давно уже не помнил. Зато помнил слова и шептал их с неожиданно проснувшейся жаждой веры. Такое чувство было удивительным для Агзамова, поскольку он был закоренелым атеистом и никогда не ощущал потребности в боге. Он, как говорится, не нуждался в этой гипотезе. Его удовлетворяла научная картина мира. Но в последнее время он с замиранием сердца отмечал, что в этой картине никто не нуждается. Напротив, все теперь кинулись в религию, мистику, гороскопы, составление родословий и прочую хиромантию. Когда-то Агзамыч споткнулся о фразу автора «Так говорил Заратустра» о том, что культура – это скорее исключение, чем правило в жизни человечества, что это – тонкая наружная пленка, под которой все также торжествуют дикие первобытные инстинкты. Агзамычу, тонкому интеллектуалу и моралисту до мозга костей, не хотелось это верить. Это что же, значит, нет в истории никакого прогресса, а возможно и нет никакой истории? И что – мы также беззащитны перед вопросами бытия и веры как миллионы лет назад? Агзамов отказывался в это поверить. И, тем не менее, он сейчас вместе со всеми отбивал поклоны, и, мало того, пытался направить свои мысли в нужное русло, т. е. в религиозном направлении, стараясь понять хотя бы логику такого образа мысли, при котором ты несравненно ниже верховного существа, но пытаешься обратить его взор на свою скромную персону, донимаешь его всяческими просьбами, хотя от тебя требуется лишь то, чтобы ты полностью предался его воле и только тогда Он, возможно, снизойдет до тебя. Но, как ни старался Агзамов, он так и не проник в эту логику, и ему ничего не оставалось, как повторять то, что повторяли другие. Он не читал Бодрийяра и не знал, что мир страдает перепроизводством символов, теряющих свое содержание, но продолжающих существовать, и в этом своем существовании, способных убить то новое и актуальное, что рождается параллельно, но не обладает, к примеру, авторитетом многовековой исламской традиции.

Вдруг ему вспомнилось, как он однажды заболел в студенческие годы. Были уже каникулы, все разъехались, он тоже думал, что завтра полетит в Алма-Ату, но всю ночь гулял с чудесной девушкой, своей новой знакомой, а утром почему-то слег и заметался в жару, верней, его бросало то в жар, то в холод, он обливался потом, и вдруг наступил момент, когда он понял, что все, умирает. Ему казалось, что стоит ему закрыть глаза, и больше он их не раскроет. И тут ему явилось видение, что его как бы пригвоздили к земле, но он рвался на небо и до того додрыгался, что все пошло красными кругами, и вот тогда, как шило, его пронзил страх смерти и одновременно страх божьего суда, который он мнил неправым. В следующий момент его отпустило, он как бы взлетел и открыл глаза. С тех пор бог был для него синонимом смерти, и он избегал думать и о том, и о другом. Когда в те же студенческие годы он впервые прочитал Сартра и Камю, они показались ему досужими, циничными авторами, неприятными в своих, несомненно, гениальных прозрениях. А здесь, падая на молитву в игорном заведении вместе с его разношерстными посетителями, ему также как и всем, наконец, захотелось чуда, т. е. дармового, ничем не заслуженного счастья, что называется, по праву рождения. Тем более, что он теперь стал никто, т. е. существом богоравным, ведь бога тоже никто в лицо не видел, несмотря на это, в него верят и ждут от него исполнения того, чего бессильны добиться собственными усилиями. Наверное, обращение ничтожеств к ничто и называется богослужением. Надо сказать, что все происходило на арабском языке, с экрана настенного монитора благообразный араб, очень похожий на Бен Ладена, показывал разные позы при молитве и все их старательно повторяли, то вставая, то опускаясь на колени, то касаясь лбом молитвенного коврика. Наконец, сидя на коленях, все раскрыли ладони и, что-то бормоча, провели ладонями по лицу. Не успел закончиться намаз, как все вскочили на ноги и побежали в гардероб переодеваться. Через несколько минут от благообразных, смирно шепчущих молитвы мусульман ничего не осталось. Все стали трещать по мобильникам, юнцы потащили своих девиц к барным стойкам, а толпа ринулась к игорным столам. Агзамов тоже кинулся вместе со всеми и сел за стол для игры в рулетку.