Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

— Да что ты говоришь, мать твоя?! — как впервые услышал о родстве Константинов.

— Да.

— Ну, время летит… — задумался помещик. — Я бывало по молодости тоже с девками… А, — рукой махнул, — Ну их!.. Может здесь, — осматривал комнату, словно воображая роженицу. — Может здесь… Но здесь жил другой помещик, Арапов. А я в те времена был…

— А может и в Выксе родилась, в барском доме, — перебил Пушкин.

— А может в Выксе, — безучастно повторил помещик. — А я был в то время… А в каком году родилась твоя матушка?

— В одна тысяча семьсот семьдесят пятом.

— Ну, я жил в то время в Петербурге, — сказал Константинов.

— А, случайно, не Вы были у Екатерины библиотекарем?

Константинов усмехнулся, челюсть его задрожала, он пожевал губами.

— Меня уже спрашивали об этом как-то. Отвечаю — не я. То был тоже Константинов, женатый на дочери Михайлы Ломоносова, а умер он в осьмом году. А я живой ещё. Понял?

— Понял. А чем Вы занимались в Петербурге? — спросил Пушкин.

— Гулял! — серьезно ответил помещик.

— Хорошее занятие, — улыбнулся Пушкин. — А где, с кем?

— Мил мой! Разве всех упомнишь? Вот Ганнибала твоего помню. А сколько девок было! Тьма! А-а! — зевнул во весь рот помещик, что на некоторое время рот не смог закрыть и Пушкин еле удержался от смеха.

— А! Смазать надо старую карету. Маруся! — сердито крикнул Константинов и пропел противно. — Вино на радость нам дано! — и снова позвал громче. — Маруся!

В комнату наконец вошла опрятная девушка с косой в сарафане.

— Куда запропастилась? Опять по женихам? Ай-я! Был бы я моложе… При неси-тка нам винца, детка, — скомандовал ей сипло Константинов.

— А надо-ли? Мало уж, — сказала, посмотрев на поэта Маруся.

— Ну, гость же! — развел дрожащие руки помещик.

Маруся вздохнула, нахмурилась и удалилась.

— Так и прячут от меня винцо. А я всю жизнь молюсь богу Дионису, мил мо-ой! — ещё больше затрясся, смеясь Константинов. — А ты?

— А я шампанское боле, — ответил Пушкин.

— Фу-у, — протянул помещик. — хранцузская кислятина!

Вошла Маруся, держа в руках графин с красным и два фужера. Поставила на стол.

Константинов ловко открыл трясущимися руками графин и розлил до краев в фужеры.

— Моё-ё, — потянул он. — Сам готовлю из яблык. — он говорил «ы» в слове яблоки. — Но, теперя готовлю, право, не сам, а руководствую. А нонем году яблык мало. Это из прошлогодних, — поднял фужер, чокнулся с Пушкиным и отпил залпом весь. — Красота! — достал из халата платок, губы протёр, потом налил себе ещё вина до краёв.

Александр Сергеевич тоже пригубив приторно-сладкое вино, смотрел на Константинова и жалел о времени, потраченном у него, поставив фужер, сказал:

— Вкусное вино. Ну, мне пора…

— Вкусное! — тут же обрадованно отреагировал помещик. — Бывало-ть ещё вкуснее делал, мил мой. А вот прошлом веке яблык было ещё больше. И почему это? Не знаю… Почему?.. Не знаю…

Помещик закрыл глаза, накренился на бок и мерзко захрапел.

Александр Сергеевич обрадовался этому, что не нужно фамильярностей прощания, встал из-за стола и вышел на когда-то пышный заброшенный сад с облупившимися статуями девушек-муз.

На давно не крашеной скамейке сидел маленький старичок со сломанным кривым носом и что-то рисовал прутиком на песке. Увидав молодого барина, он быстро стёр лаптем рисунок и поклонился сидя. Пушкин из интереса сел подле, спросив:

— Что, родимый, давно ль тут живешь?

— Давно-о, барин, — ответил старичок, — Ещё у Арапова тутошнего жил.

Прибежала прошлая собака, снова понюхав Пушкина.

— Уйди! — прогнал её поэт, а старичка спросил. — А флотского Ганнибала, проживающего здесь не знал ли?

— Как? Ганебала? Не-а, — протянул старичок. — А в каком годе?

— Давно. Лет шестьдесят назад.

— Ну-у. Я мальцом тады был… Вот помню, палили тады сильно, грохот стоя-ял! Пушки спытывали. Во-он там, — рукой махнул в сторону. — Бегали мы робятами опосля, сколков от пушек завсегда тьма была.

— Пушки, говоришь испытывали?

— Ну, да.

— А что, много осколков было?

— Много, барин. Дерьма, знать гнали много на баташовских заводах, — сказал старичок и снова начал рисовать каракули на песке.

— Вот оно что… — наблюдал поэт за движениями прутика. — Ну, а сейчас как у Вас тут жизнь? — перевел взор свой на запущенный сад с неубранной травой и повсюду валяющимися гнилыми яблоками и терновником.

— Да уж лучше, чем в Сибири! — усмехнулся старичок.

— В Сибири? А за что же тебя в Сибирь сослали?

— Не… Я не был, — ответил старичок.

— А кто был?

— Братка мой был.

— Брат? А за что?

— А за то, что в ватаге был, у Рощина.

— Рощина? Какого Рощина? — словно не слыша прежде, спросил Пушкин.

— Да-а, — потянул старичок, — Богу весть какого…

— Расскажешь? — задела Александра Сергеевича сея история.

Рядом со скамейкой, чуть не на Пушкина упало яблоко и покатилось на рисунок старичка. Тот взял его, отер о штаны и звонко откусил двумя единственными резцами. Пожевал, прищурясь, потом откусил ещё, ещё и кинул лежащей недалеко собаке. Та, виляя хвостом, подбежала к огрызку, понюхала, фыркнула и снова легла в песок.

Старичок с трудом дожевал и крикнул, брызгая слюной:

— Мару-усь!

Сзади вынырнула прошлая девица Маруся, подошла к собаке и дала ей кость. Та жадно начала её грызть.

— Откушать чаво есть? — спросил старичок девушку.

Она ничего не ответила, вытерла руки о передник и убежала.

— Так расскажешь про Рощина? — опять спросил Пушкин.

— Чаво рассказывать! — повернулся, как впервые увидел Пушкина старичок. — Ежели хошь, поезжай ко братке моему в Шиморское, он старший — ужотко сто лет ему, могеть помнит чаво. А я что, мальцом был тогда…

Стукнулись о землю ещё два яблока один за другим, старичок подбежал, взял их и, сунув в карман, попятился боком и скрылся за деревами…

По дороге в Шиморское встретилось большое село Песочное. И весь путь Александр Сергеевич под впечатлением бедной константиновской усадьбы с её жителями безынтересно глядел на пролетающий разноцветный деревостой. И оживился уже в самом Шиморском, подъехав к реке. Здесь в одном месте стояло скопление лодок и ботиков и камердинер выведал у местных рыбаков, что за рубль переправиться можно, но на том берегу на дороге в Касимов не пущают. Так что рисковать смысла нет — большая оказия возвращения назад. Да и как, куда барину пешком по этой глухомани? Но, как говаривал Прохор, с паршивой овцы хоть шерсти клок — раз приехали в Шиморское, можно найти древнего шиморского деда.

И нашли ведь быстро, первый же ответчик сразу показал на почти самом краю села дом. Ветхий, с покосившимися воротами, с несразу замеченным слившимся с домом возле ворот на заваленке дедом, похожим на брата как два кленовых листа, только с целым носом.