Хосе Лима - Зачарованная величина

Замешательство и ошарашенность заставляют изысканного танцовщика дона Луиса прибегать к эвфемизмам, красться на цыпочках ренессансных метаморфоз. Прячась за деревом, путник провожает взглядом растянувшийся ночной кортеж, его возвраты, рывки и конечное угасание, но сам он переодет, поскольку ястребиная повадка средневекового света когтит любое превращение, вырвавшееся за пределы, очерченные маковым зельем. В северных странах воображение находит свою «dulle Griet» [20] «Безумная Грета» (гол.). {108} 108 Dulle Griet («Безумная Грета») — так названо полотно Питера Брейгеля Старшего. , свою безумную Гретхен, но в переодетом мире Испании внешность Инфанты Сластены, Верзилы {109} 109 Инфанта Сластена, Верзила — персонажи испанского фольклора. или гойевской Сардины — это всегда компромисс между реальностью и столь же реальным давлением другой, переодетой природы. Сравните «Битву Масленицы и Поста» Питера Брейгеля с «Похоронами Сардины» Гойи. У первого воображение множит все новые подобия, так что в бесконечных переменах нарядов главная фигура хватается за крючок, ища себе пару за пределами реального. У Гойи же вывернутый наизнанку — в этой нереальности все смеются над всеми, не узнавая друг друга, — перекручивает сухие лозы кишок, достигая другого, возможного и предвосхищаемого образа, своей собственной маски. Но никогда в испанском маскараде воображение не воспарит и не распахнется навстречу молниеносной иной природе. Захватнический нрав гонгорианского луча сторонится гипнотических густолистых пределов, осенявших греко-латинские метаморфозы, и, жадно преследуя их, всячески избегает какого бы то ни было сближения, слияния или связи с этими чужими краями. Приструненный Гонгорой зверь в виде карбункула, заставивший стольких исследователей без устали разыскивать его у Плиния, восходит к средневековой символике. Карбункул использовался геральдикой как минерал, обладающий свойством раскрывать сговор и тайный страх перед противником. Он упоминается в «Песни о Роланде» {110} 110 «Песнь о Роланде» — героическая поэма старофранцузского эпического цикла (середина XII в.). , когда речь идет о «коварном от рожденья» Климорене, который в ответ на клятву изменника Ганелона поцеловал его в губы и подарил шлем с карбункулом. В карбункуле закляты ходы и отблески света: этот камень помещают на щит, чтобы проникать в таинственный entourage [21] Круг, окружение (фр.). другого. Поэтому зверя с головой карбункула у Плиния не отыскать: Гонгора увидел его горящим насекомым на щите, который распушает и впитывает свет.

Так и по нынешний день дон Луис де Гонгора остается загадкой, неразрешимой, как секрет оживления устриц китайскими гурманами, технология добычи коллоидного золота или этрусская теория молний {111} 111 Этрусская теория молний — гадательное учение этрусков, сведения о котором изложены Плинием Старшим в его «Естественной истории» (кн. II). . Он различим в поле зрения, но исчезает, лишь только берутся определить его поэтические координаты. Дары дона Луиса и наши домогательства связывает какая-то сумрачная ирония: подобно повару-малайцу у Куинси {112} 112 Томас де Куинси (1785–1859) — английский писатель и ученый, отсылка к эпизоду его автобиографической повести «Исповедь англичанина-опиомана» (часть III). , поэт является посреди грозы в дверях кухни, обращаясь на чистом греческом языке и преобразуя невероятность в явь, поскольку слушатель его — эллинист. Ключ ко многим зашифрованным стихам кордованца разыгрывает badinage [22] Шутка (фр.). , как если бы мы наткнулись на новый позвонок, обнаруженный Иоганном Вольфгангом Гете, или электрическую лягушку, изобретенную Маратом {113} 113 …Электрическую лягушку, изобретенную Маратом. — Имеются в виду естественнонаучные опыты и труды Жан-Поля Марата; за работы об использовании электричества в медицине он получил премию Руанской академии (1783). . Превратная судьба маисового духа, волею Гонгоры попавшего в петуха, остается загадочной, но радуешься, узнав, что некоторые северные народы называли огонь пестрым петухом. Манера письма Гонгоры, его поиски единственного смысла ближе к психиатрии, чем к герменевтике, мы же предпочитаем неизбывному страху тепловатую водичку эвфемизма, отводя ему место среди избитых попыток Ренессанса воскресить веселую науку трубадуров. На одном персидском ковре изображен лев, рычащий на креветку, которая укрылась за щитком воды искусственного пруда. Как понять это парадоксальное сочетание? Может быть, дело в дрожи, пронизывающей льва, когда кончики его усов достигают щитка воды? Сколь ни иронично такое прочтение, все наше существо наслаждается композицией, которая должна была бы соотноситься с символикой и теологией, но свидетельствует, увы, об ограниченности или даже безнадежности попыток прочесть другую культуру. Больно и тяжело, когда о подобной безнадежности прочтения первой заговаривает поэзия.

Сумрачный Товит, не знавший, что его сопровождает ангел, — блеск тех крыл для нас теперь столь же безопасен, как этрусская теория молний, — в конце концов обратился в священнослужителя, вновь отдающего Господу четвертый день творения. Кролики, рыбы и соколы являются в этом священнодействии, чтобы исчезнуть жертвоприношением, когда о себе возвестит ангел. Не делая ни шагу навстречу, Гонгора держится в отдалении и как бы воплощает то, что можно без сомнительных преувеличений назвать этрусской стихией в нашей поэзии. При свете таинственной молнии он спрашивает:

Нет, этого не видел никто: никто не выдержал столько света. Но что он видел? Всего лишь сельские менуэты горянок и гипнотические шествия козопасов? Досуги Полифема, следящего за ошибками дельфина, который пытается подражать косуле, или ночные охоты с призраком графа Ньеблы? Видел ли он — и мы вместе с ним — резкий выгиб ноздри, знак прирожденного сладострастия, эту мякоть губ в уменьшенной копии ничего не стесняющейся гордыни — все свое лицо, сжавшееся до острия, до когтя разъяренной рыси? Гонгора видел, как одна осень сменяла другую, а он губил свой труд, так и не завершая его, потому что «Поэмы уединения» {115} 115 «Поэмы уединения» ( Soledades , 1613) — цикл из двух поэм Гонгоры, вершина испанского барокко. — скорее знак превосходства над официальным изгнанием, чем плод радости от того, что поэт — во всеоружии. Он видел, как его очаровательному и неизъяснимому другу, графу Вильямедьяне, приписывали сонеты с издевками над Кордовой [23] См. сонет, приписываемый графу Вильямедьяне: Скорей подворья, нежели дворцы; кривые улочки; бездомных рати; здесь женщины — как жеребцы по стати, и слабосильней женщин — жеребцы; богач епископ, нищие купцы; в речах уколы — кстати и некстати; тьмы савбенито, мало благодати; дрянь на виду, в загоне храбрецы; прокисший и поблекший Вакх в таверне; Церера хилая; Гермес — прохвост; тончайший Гонгора средь глупой черни да провалившийся навеки мост, — вот Кордова; кто к сей прибавит скверне, пускай присочинит к сонету хвост. См. также приписываемую Гонгоре эпитафию на смерть графа: Мирно спит здесь прах остылый, скор в поступках и речах: урожденный второпях, второпях он взят могилой. Роковая сталь пробила скважину в его груди. К камню, путник, подойди и постигни в здешних кущах: ты опередил живущих, но кончина — впереди. Примеч. автора. {116} 116 «Скорей подворья…» — Сонет Вильямедьяны приводится в переводе А. Косс. Савбенито — одеяние осужденного инквизицией. «Мирно спит здесь…» — В наиболее авторитетные издания произведений Гонгоры эта эпитафия в настоящее время не включается, ее авторство сомнительно. и шутками по поводу темного кордованца, а на самого дона Луиса взваливали насмешки и эпиграммы, обращенные против графа, когда в того впилась арбалетная стрела {117} 117 …Арбалетная стрела… — Ею был убит граф Вильямедьяна. , — видел брошенную на потеху площадному сброду тайную и вечную ненависть поэтов в их борьбе с тошнотворными и маразматическими, свинячьими и растленными покровителями словесности.