Сергей Поляков - Признание в Родительский день

На улице холодный ветер сбивал с карнизов снег, похоже, начиналась метель. Вокруг темного пятна канализационного колодца роились мужики. Наверняка снова, как прошлой осенью, забило тряпьем сток. Мужики глядели на мутную воду с плавающим поверху мусором и обсуждали событие.

— Бабы это виноваты, — голосом обладателя тайны рассуждал Семен Никитич Зайцев, весьма еще бодрый, крепкого сложения пенсионер. — В прошлый раз сколько тряпок вытащили? И колготки, и эти, как их…

— Кто-то бюстгалтер спустил, — поддержали Семена Никитича мужики. — Вот бы дознаться, да носом ее.

— А ето… Експертизу надо исделать. По бюстгалтеру и определить…

Народу возле колодца набралось уже много: с десяток пенсионеров, корреспондент местной газеты, худощавый стеснительный дядечка из первого подъезда, бухгалтер гор-торга Прохоров, начальник строительного участка Геннадий Иванович Свистунов — матерый, с крупным, цвета красного кирпича, лицом мужчина, маячили еще какие-то незнакомые Славке люди…

— Надо бы зондом попробовать проковырять. — Полемика вокруг забитого колодца мало-помалу приобретала конкретно-деловое направление. — Сантехника не мешало бы вызвать.

— А вон, Славка-то — не сантехник разве? — сказал кто-то из толпы, и все заповорачивались, словно впервые увидели Бобышева. — Мастер. Можно сказать, кандидат наук в этом деле.

— Надо, так надо, — сказал Славка, скрывая, что ему польстило такое возвеличивание. — Пойду переоденусь.

Когда Славка в телогрейке, болотных сапогах и рукавицах снова спустился во двор, там вовсю раздавался голос домкома Михаила Леонтьевича Иванова. Этакого шустрого низенького роста пузатенького человечка с писклявым бабьим голоском и лицом, на котором не росли ни борода, ни усы. За внешность ли, за то, что домком хаживал по похоронам отпевать покойников, или еще за какие дела, мужики заглазно звали Леонтьича «двухенастным». Сейчас он стоял на опасно вихлявшем под ним осиновом чурбаке и читал нечто вроде короткой проповеди перед массами.

— Вот, к примеру, взять Бобышева, — услышал Славка, подходя поближе. — Знаете, что он натворил два месяца назад? — домком сделал паузу, чтобы слушавшие вспомнили про «затопление». Бобышев вот так же тогда пришел «из ночи» — их снимали на ликвидацию аварии в городе, сложил в ванную грязную одежду, открыл краны и, сев на кухне на стул, уснул. Домкома, влетевшего в квартиру Славки, чудом тогда не искусала собака. Пришлось Бобышеву белить у Леонтьича и платить за подмоченные кресла — тот грозился подать в суд.

«К чему это он про «затопление»-то?» — подумал Бобышев.

— Он же заплатил тебе, — заступились за Славку мужики. — Побелил — чего еще?

— Не во мне дело! — домком, казалось, ждал эту реплику. — Вода могла бы потечь ниже, затопить других… Ладно, я оказался дома. Вот к чему приводит халатность. Так и теперь — кто засорил канализацию? — Леонтьич нашел среди слушавших Бобышева и уставился на него.

— Чего, я, что ли? — с вызовом сказал тот. — У нас и дома-то никого всю ночь не было.

— Я не говорю, что ты. — Оттуда, со своего чурбана, домком смотрел на Славку очень смело. — Но тоже — чья-то халатность. Товарищи, мы будем строго наказывать…

— Ладно, хорош. — Мужики были не особенно настроены в выходной день слушать на ветру велеречивого администратора. — Ты дело говори.

— А чего? — домком, казалось, и этой реплики ждал. — Основной сегодняшний вопрос — это канализация. Надо канал прочистить и — все. Зондом не получится, даже и пытаться нечего, надо штангами из соседнего колодца продавливать. Только кто в колодец полезет? — и снова, не мигая, посмотрел на Бобышева.

— А чего — я? — тот выдержал его взгляд. — В прошлый раз лазил — всю телогрейку измарал. Баба неделю пилила.

— Хватит спорить, — снова оборвал спорщиков чей-то властный голос. — Пошли пробовать.

Кто-то начал прощупывать вход в сток зондом; поворачивая его вокруг оси, стали вводить один конец в канал; часть мужиков пошла к соседнему колодцу караулить, не пойдет ли вода. Славка закурил, поглядывая, как мужики, словно желая показать свою осведомленность друг перед другом, создавали вид кипучей деятельности: что-то советовали крутившему зонд, отаптывали снег вокруг колодца, ходили в подвал за штангами… «Деловые — спасу нет, — думал Славка, наблюдая эту мелкую показушную возню. — Только в колодец никому лезть не охота». Он чего-то некстати вспомнил, что забыл накормить Пальму. Славка вздохнул. Ему было жалко собаку.

— Ну, кто смелый? — снова спросил Леонтьич, когда мужики вытащили бесполезный зонд и собрались вокруг осинового чурбана.

Мужики разом заговорили, загудели. Похоже, что энтузиастов лезть в грязный колодец не находилось. Предложение о жребии тоже было отклонено. Кто-то говорил, что у него радикулит, внагиб нельзя. Потом посмотрели на Геннадия Ивановича, но тут же отвели глаза: начальство. Корреспондента тоже в расчет не взяли: интеллигенция.

— У меня грязная одежа у отца.

— А я свою в гараже держу.

Пенсионеры сразу объединились кланом непригодных к тяжелому труду и воинственно осудили мужиков.

— Витька, ты-то чего артачишься? Благородный, что ли?

— Пусть специалист лезет. А то сделаешь что-нибудь не так.

И снова все посмотрели на Бобышева.

— Давай, Славка, на тебя вся Россия смотрит, — подтолкнул Бобышева к колодцу домком. — Ты — мастер, тебе и карты в руки. Надо.

— Надо, так надо. — И Бобышев полез в колодец. — Не привыкать.

Там, под завесой поднимающегося тумана, журчала вода из соседнего дома. Из стока же кооперативного ничего не бежало. Бобышев осмотрелся хорошенько в колодце, приноровился и ввел первую штангу в канал — этакий полуметровый стальной прут с конусным набалдашником на конце. Дядя Петя пристроился подавать штанги, Славка привинчивал очередную к той, что уже торчала из канала — дело пошло.

— Давай, давай! — ржавым буравчиком сверлил голос Леонтьича дружное подобострастное ржание молодых жеребцов. И уже потише, отвернувшись от колодца, добавлял: — Главное — организовать. А работать — и дурак сможет. И чего было отказываться: там и тепло, и не дует, и… Не то, что тут: в полушубке мерзнешь. Нас надо… пожалеть. — И, подмигивая мужикам, ковылял к другому колодцу, где на страже, не пойдет ли вода, стояли еще несколько человек.

«Зудит, зудит… — Бобышева раздражал голос Леонтьича, его краснобайство. Однажды, еще на первых порах, только вселились, пискля-домком проводил собрание, так в протоколе от пункта «а» до «ы» дошел. — Почему именно его поставили домкомом? За то, что говорить умеет, да везде нос сует? Вон, дядя Петя Иванов мастером на Севере работал — чем хуже? Здоровьем только не может похвастаться».