Сергей Поляков - Признание в Родительский день

— Четверо суток из-за тебя не спала, колоду карт до дыр измусолила, гадала. Погляди на себя: заробил денег мешок — подтянул ремень до кишок. Пожелтел весь, зачервивел.

— Это я, тетя, созреваю.

— Гляди, раньше времени с ветки не упади.

…— И чего вам дались эти деньги? — слышится из кухни сквозь журчание и плеск воды в ванной голос тетушки. — С голоду пухнете? Так вы голодными, небось, ни разу в жизни не оставались. Мы, бывало, сидим, маленькими, у окошка в ремках каких-то, видим, нищенка идет. Самим есть охота — без отца росли, а мать отрежет кусок хлеба — ну-ка, бегите кто-нибудь, — подайте Христа ради. Так летим, друг дружку обгоняем валенки занять: одни были на всех — каждому хотелось подать.

На сон грядущий я решил, что начну завтрашний день с поисков Веры, и уснул как убитый — впервые за последнюю неделю.

В отделе кадров резерва проводников я узнал адрес Веры. Она уже не работала там — больше я расспрашивать не стал. Трижды за этот день я ходил по указанному адресу — на стук и звонки никто не отвечал. Я подолгу сидел на скамейке перед подъездом, всматривался в нужные мне окна на третьем этаже, и порой чудилось, что голубые шторы колышутся от дыхания стоящего за ними человека.

Может, и вправду кто-то смотрел на меня сверху в тот вечер?

И на другое утро я опять отправился в резерв — с твердой решимостью выведать истину. Во мне, наконец, появилась та сила, которой не хватило тогда, в истории с ревизором. Я узнал, что есть нечто пострашнее формальной расплаты — внутри меня все последнее время сидела вина. Если бы хватило мужества остаться — тогда, в купе, и не уходить…

Я весь день бродил по городу, разговаривая вслух с самим собой, и не помню уж, как вышел к вокзалу. Знакомой дорогой прошел по перрону, свернул на тропку в резерв проводников и на полпути увидел приближающуюся знакомую фигуру. Это была сменщица Веры. Отворачивать или повернуть назад было поздно. Что ж, терпи: по ее версии ты — ловкий малый, в нужный момент подсунувший в качестве взятки одну из своих дорожных подруг. Не больше, не меньше…

Я посторонился, давая ей дорогу, — поздороваться так и не смог — подумал, что та в великом презрении не ответит на приветствие. И потом, когда уже разминулись, решился окликнуть ее.

— Что ваша сменщица, напарница? — Я слабо рассчитывал, что девушка обернется. — Вера… как она?

И я, наконец, дождался, получил свое — сполна.

— Странно… — Та приостановилась и подождала, пока я подойду поближе. — По вашей милости человеку сломали жизнь, выгонят из института и еще неизвестно, чем кончится дело… Вы что, притворяетесь или действительно не знаете? — Девица была искренне удивлена.

— Чего не знаю? Я больше ее не видел, ищу вот…

— Ее ссадили с поезда. На другой день, в Боровом. За провоз вашего багажа.

Василий Кислицын сидел в опустевшем после родительского собрания кабинете математики вдвоем с классным руководителем своего сына Дениса и под ровный флегматичный голос учительницы думал. Жена обязала Василия непременно после общего собрания поговорить наедине с Надеждой Павловной.

— Пассивен, рассеян, вял. — Учительница, лет этак за тридцать женщина, одевавшаяся, пожалуй, слишком модно для педагога, словно читала давно заготовленную характеристику. — Не желает идти в ногу со всеми, отсутствует самостоятельное мышление на уроках… Если же проявит инициативу, то не на пользу себе и окружающим.

Василий слушал учительницу, и в голову почему-то назойливо лез посторонний вопрос: замужем она или нет? По тому особому напряжению в лице, по подсевшему с фальцетинкой голосу и скрытной нервозности выходило, что не замужем… Да и среди нескольких колец на тонких с ухоженными ногтями пальцах учительницы не было одного — обручального.

Потом Надежда Павловна рассказала для примера, как Дениска сконструировал систему контактного пускателя ракеты. И на уроке ботаники испытал свое изобретение — правда, неудачно: ракета, стартовав с подоконника, влетела в класс.

«Надо было плоскости стабилизатора пошире сделать или на спицу направляющую насадить», — подумал про себя Василий и спохватился.

— Выпорю, — пообещал он учительнице. — Как сидорову козу.

— Да ну, зачем же? — Учительница чего-то смутилась, вспыхнула. — Бить — это непедагогично. Можете потерять контакт с сыном — у него сейчас переходный возраст.

После, пока учительница записывала на листочек педагогические пособия — это тоже просила сделать жена, — Василий пытался разгадать для себя, что за «химия» была полтора часа назад с выбором родительского комитета, куда по настоянию Надежды Павловны затащили мать Вити Андриянова, «базистку», по слухам подозреваемую в крупном мошенничестве. Василию непонятно было, зачем так настойчиво затаскивают аферистку в родительский комитет, но он стеснялся спросить об этом Надежду Павловну. Та растолковала Василию, о чем конкретно каждая книжка, названия которых она записала на листочке, и встала со стула, давая понять, что разговор окончен.

— А вы знаете, что мать Вити Андриянова под следствием? — некстати спросил Василий.

— Как? — Учительница даже снова присела на стул. — Почему же никто об этом…

— До свидания, — сказал Василий. Ему чего-то враз до смерти захотелось курить.

«А замуж она, наверное, все-таки не выйдет», — подумалось чего-то Василию, когда он выходил из школы.

На улице было тихо, холодно и безветренно. И чуть слышно поскрипывал под ногами снег. Ярко горели фонари, мимо по дороге шли редкие автомашины.

«Витаминов ему, что ли, не хватает? — думал Василий про сына. Он решил не ждать автобуса, а пройтись пешком, подумать. — Рассеян, вял… Ест досыта, по дому не перерабатывает. На улице лишку не торчит. Он, вообще-то, Дениска, с детства немного рассеянный был. В садик его вести разбудишь — до последней минутки дотянешь, лишь бы самому на работу не опоздать — он только в группе начинает слышать, понимать. Потом уж один стал ходить — то шортики потеряет запасные, то носочки. Помнится, пришли они на Новый год в Дом культуры на елку. Денис поначалу все в сторонке держался, стеснялся в хоровод пойти. Зато потом, когда освоился, так с табуретки стихотворение врезал, что плюшевого медведя с елки унес».

Василий, раздумавшись, вспомнил, как росли они с сестренкой и братом без отца, как, едва дождавшись окончания восьми классов, мать устраивала их — кого в профтехучилище, кого на завод учеником токаря, «чтоб не разбаловались». Сидит он, Василий, в одиннадцатом классе школы рабочей молодежи на уроке химии и сосредоточенно (сосредоточенно!) думает, как бы и где листвянку на баню достать? Дома у бани низ подопрел, так надо было срочно пару венцов подновить. И когда Василия осенило, учительница, не так растолковав выражение на лице ученика, спросила его о структуре молекулы сахара.