Виктор Петров - Рекламный ролик

Гоша шутливо толкнул мальчика кулачищем в грудь, кулаки у него, как у отца, пудовые, и побрел по пустынной улице. Затянул пронзительно печальным, неукротимым голосом:

— Он упал возле ног вороно-ого коня и закрыл свои ка-арие очи-и…

Пробежала одинокая дворняга. На фонарном столбе раскачивался колокол с позеленевшим языком. Артем понял: возница Гоша совершенно трезв. На телеге от него приторно пахло одеколоном, но не водкой. Потом вместе разгружали мешки с хлебом, вместе отводили коня в леспромхозовскую конюшню — когда ему выпить?

Мальчик обернулся: мать Гоши счищала скребком ошметки грязи с порога ворот и безутешно плакала.

Столовая не работала, и мальчик почти час просидел на бревнах, зорко наблюдая за домом Жиганова. Постучать в неприступные ворота и напомнить о себе ему мешала гордость, вернее то, что он считал гордостью.

Из той же самой гордости Артем не просил Жиганова идти медленнее. Великан уверенно ступал болотными сапогами по талой воде, бушующей вдоль просеки, в то время как Артем в мокрых кедах прыгал с камня на камень — терял силу. Ему было непостижимо, как можно молчать в тяжелую для спутника минуту — не подбодрить забавной историей, не подать руки! Горечь вытеснила из души восторг за прожитый день. Однако Артем пересилил себя и настроился на доброту к старику: обида омрачит будущую радость от достигнутой цели.

Мать педантично внушала мальчику: обидчивость — худший из пороков, выжигай из себя каленым железом! Раз Артем спросил ее про отца — обидчив ли он? Мать оглушительно хлопнула дверью и не пожелала спокойной ночи, как обычно.

В лесу стемнело, когда Жиганов вывел мальчика на поляну, хотя и влажную, но без талой воды. Артем догадался, почему проводник столь беспощадно спешил: удобней места для ночлега в темноте не найти. Пространство поляны сыро дымилось, дышало зимним холодом. Зримо догнивали валежины — испускали терпкий земляной запах. Словно лунный кратер поляну окаймляли скалистые гребни, заросшие сосновым подлеском. На более высоком гребне заманчиво чернела триангуляционная вышка, но у Артема едва хватило сил стянуть кеды с бесчувственных ног (в городе снег сошел, и он не взял сапоги). Мальчик представил себя бредущим босиком по раскаленной пустыне: все знаменитые географы умели лечиться самовнушением.

Сумрак леса жуткий, как колодец изнутри, возбудоражил фантазию мальчика. Он не умел отличать мох от лишайника, но что-то пепельно-зеленое, клочковатое обильными лохмами свисало со скал, подсвеченных костром. Вон та залитая водой квадратная яма, наверное, шурф золотоискателей. На скале дрожит тень от сосенки с юбочкой ветвей — вот-вот перерисуется в силуэт знакомой девочки.

Однажды эта девочка поцеловала Артема во сне. Утром мальчик не мог поднять глаз на мать. Пылко убеждал, как крепко любит он ее и ни за что на свете не бросит, став взрослым мужчиной. А на следующую ночь девочка снова явилась к нему — нашептывала с печальной укоризной: «Ты предал меня, предал меня…» Артем начал оправдываться, разбудил плачем мать, но про девочку ей уже не сказал. Солгал.

Мать никогда не покупала к Новому году настоящую елку и сына убеждала — варварский обычай! Ставили разборную, пластмассовую. Сейчас же Артем с чувством, близким к ужасу, вслушивался, как великан сопит от азарта — рубит сосны детского роста.

Жиганов выносил из тьмы охапки лапника и стелил из них постель. Напряженное молчание мальчика он истолковал по-своему.

— Эй, страшок напал?

— Прохор Андреевич, скажите только честно: неужели каждый-каждый охотник рубит по столько деревцев?

— Хе-хе, паря, на деляну тебя — разучишься жалеть… Чай, не купленные рублю. Застудишь почки на сырой земле — кому тогда нужен с честностью? Знаю я человечью породу…

Артем основательно подумал, твердо ответил:

— Рубите, пожалуйста, для себя. Я переночую на сухих сучьях. У меня крепкое здоровье, я стометровку бегаю быстрее всех в классе!

— Дело хозяйское. Тоже не уважаю, когда силком… — степенно согласился великан. — После ужина напластаешь сучьев, а пока уважь старика — испробуй перину!

Артем благодарно улыбнулся и сел на пышную хвойную постель. Ледяные пятки обратил к огню. Жиганов ненароком накинул ему на плечи свою телогрейку. Вынул из берестяного пестеря газетный сверток, спросил с почтением без тени улыбки.

— Есть будем как: в пай или по углам?

Артем сглотнул слюну.

— Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, я не хочу.

— Ежели святым духом сыт, ладно… Наше дело предложить — ваше отказаться…

— Я надеялся в деревне закупить провиант, в магазине оче-е-ередь за дрожжами — десять раз кольцом…

— О, и я о том! Не люблю голытьбу! — разделил Жиганов содержимое свертка на равные части. — Жевани яичко, пофорсил и будя. Соседку спрашиваю: раз я такой-сякой, зачем к такому-сякому прешься за масличком и медом? И начнет нудить: «Разучились держать скотину. Ты, Прохор Андреевич, после войны лес не валил — особняком норовил, охотствовал, а мы обезручились. Отламываются рученьки…» — Пьянствовать, сплетничать, воровать — не отламываются! Надо ить пошло, овцу со двора не выпусти…

Артем вспомнил злые слова о тайге продавщицы Елены: «Не дорубят никак окаянную…» Сейчас великан начнет ругать и седую продавщицу, и хилого сына Гошу…

Но Жиганов сдул с чая хвоинки и пепел, подал кружку мальчику.

— Стало быть, для деда токовище? Обещать не буду, не стало птицы. Деда как кличут?

— Моего дедушку зовут Проклом, — сдержанно ответил мальчик.

— О, на пэ, как меня. Сколь лет ему?

— В ноябре исполнится шестьдесят пять.

— Ай, врешь, поди, Гошка подучил? И я ноябрьский, шестьдесят шесть стукнет! Девятого ноября, нет? — доверчиво спросил великан.

— Угадали, девятого! — солгал Артем с легким сердцем. Стыдно разочаровывать хорошего человека…

— Це дела-а-а… Здесь у деда не болит? — Жиганов ткнул пальцем в голень левой ноги.

— У него осколок тут, он даже прихрамывает в дождливую погоду… — снова обманул Артем (дед прихрамывал на правую ногу, и осколок застрял в бедре).

Великан торопливо закатал кальсонину выше колена. Артем поежился, пожалел, что солгал: от колена до пальцев ногу обезображивал лоснящийся рубец ожога.

— Корову вывел с пожара — у беженки… Шесть ртов, куда ей без коровы, в петлю разве? Ай-я-яй, совсем братки мы с ним. Кем батька работает?

— Он не живет с нами, — уклонился Артем от ответа.

— Дед по матери?

— Нет, папкин папа. Он ослеп, и мама привезла его из деревни к нам в город. Заставила меня написать об этом папке…

— Врешь, врешь… — тихо, как заклинание, повторил великан. — Батька бросил вас, и она свекра-слепца приютила? Не верю… Может, сберкнижка у него?