Виктор Петров - Рекламный ролик

Мальчик ответил не сразу.

— Я правильно понял вопрос… У дедушки нет сберкнижки. Мама занимала пятьсот рублей — возила дедушку в Москву к глазным врачам. Об этом она тоже велела написать папке — пусть знает наших!

— Це дела-а-а-а… Пишет батька?

— Мама запретила, плохо его помню. Адреса у него нет, мы живем в новой квартире. Привезли дедушку из деревни, и через год нам дали двухкомнатную квартиру. Дедушка — инвалид, ему нужна отдельная комната.

— Це дела-а-а… И ты, язви тя в душу, ради деда утек из дома? Что ж, он — охотник?

— Нет, кузнец. Он говорит: чтобы не оглохнуть, надо обязательно слушать глухарей. Пока жил в деревне, мы с мамой приезжали весной, и он водил нас на токовище — слушали песню…

Оба надолго замолчали, каждый по своей причине. Артем надел шерстяные носки, высохшие кеды. Затолкал ноги в рюкзак и лег лицом к огню. Вспомнил о границе между Азией и Европой (для уютных минут перед сном всегда имел в запасе приятные мысли). Кто ее придумал и зачем, если нет колючей проволоки и распаханной полосы?

По дороге сюда он два раза заметил в чаще покосившиеся обомшелые столбы с фанерным указателем «Азия — Европа». Что за человек установил эти столбы и как определил нужное место? Почему не левее на километр или правее? И через километр и через десять те же самые ели, буреломины с комьями земли на корнях, россыпи студеных валунов, талая вода, дряхлые сугробы, сороки, муравейники, развороченные голодным медведем, оставленные им кучи — следы поноса, брусника на скалах… Тайга, тайга снилась Артему!

Жиганов развел возле ног мальчика костер-нодью (по молодости и губят ноги). Плотней укутал его телогрейкой.

— Стало быть, песней прикупил вас с матушкой… Я ведь сынов своих тоже сызмальства таскал на глухарей. Кадушками их солили…

Показалось Артему, будто он и вообще не спал. По-прежнему горел костер, лишь золы добавилось, по-прежнему ночь, жутковато, а спросонья еще и очень холодно.

Они обогнули дикий гребень, на котором смутно чернела вышка, и пошли сквозь чащобный сосновый молодняк, потом среди редких колоннадных сосен — вверх по склону, и уж восток стал багровым за их спинами, а они все вверх, вверх… Туда, где на уступах скал вдосталь прошлогодней брусники, а еще мелкая птичья галька, а еще сочная хвоя на сосенках-перволетках… А кто вообще знает, где и отчего рождается песня? Жиганов тихо матюкнулся…

Он сознавал здравым разумом: «Чушь, конечно, не за птичье бурухтанье приютила невестка свекра-слепца… Попросту фарт подвалил мужику на старости лет: невестка — золото, ну и пацаненок, ясно дело, в матку… Коль откровенничать, как на духу, да мог ли он и помыслить, что сыны передерутся между собой, лишь бы не платить алименты родному отцу? И какие-то плюгавые выросли, ни один не вымахал в его рост. Кровь жены перебила детям стать, сильней оказалась… Может, и впрямь сглупил в свое время — не женился на Ленке Анфаловой? Она, колдунья, и мстит за то, Гошку-кутенка прибрала к рукам… Но ведь и у слепца сын хорош кобелина: уйти от этакой жалостливой бабы, пацаненочка предать… Сам, подлец, поди, не сиротствовал после войны… Остричь мужское добро прямо ножницами — эйх, побесится! На коленях елозить будет — примите обратно в семью, ан, нет — дулю тебе!»

Великана грела мысль о том, что отец мальчика еще хуже его сыновей…

После первых вздыбленных складок склон потянулся полого, путники вышли на обширное плато. В карликовых елях затрещал зверь, в темноте невидимый, крупный, очевидно. У Прохора Жиганова комок подкатил к горлу: мальчик цепко ухватился за его ладонь, давно равнодушную к порезам и ожогам.

Вчера вечером, наблюдая, как Артем пошатывается от усталости, он испытывал жалость к нему и одновременно сладостное удовлетворение. Взмолись Артем о передышке — ни секунды не колебался бы — попер на загривке, пока хватило сил! Но чем дольше проявлял Артем упорство, тем энергичней шел и Жиганов. И причину этой жесткости без труда разгадает любой житель Веселухи: вместо внучат водит чужого мальчишку — дожил! Великан всхлипнул…

Когда задумаешься, какую жизнь создал себе к сегодняшнему дню, то очень трудно расплести тугой клубок — отделить следствие от причины. Пойми, попробуй, когда действительно тебе изменяла удача, потому и жизнь пошла в сторону, а где, не лукавь, сам оплошал, поленился или сподличал, оттого и пожинаешь. Но если удача справедлива и дается в руки лишь достойным ее, то кому, как не Артему, услыхать любовную песнь петуха? Последнего на току, некогда кипевшем страстями.

Просторную тишину плато нарушил слабый «щелчок» птицы. Далекая песнь звучала робко, с долгими перерывами. Не сила страсти клокотала в ней, а как бы вопрос к соплеменникам: тэк-тэк, кто еще уцелел? Тэк-тэк, тошно одному…

Жиганов замер с поднятой ногой. У Артема захолонуло сердце, он ослабел в суровом ночном походе и мучительном томлении по глухарям.

В тумане, наползающем на плато с горячих болот, проступали карликовые ели, гнутые ветром в одну сторону. За ними зыбкими силуэтами высились одиночные скалы-останцы, они и порождали эхо. Артем огляделся. Скорей всего петух сидел не на земле, а на вершине скалы, иначе песнь звучала бы глухо. Мальчик бесшумно собрал из картонных выкроек раструб, похожий на трубу граммофона. Закрепил в горловине раструба микрофон магнитофона и покрался вслед за Жигановым.

Невидимое солнце высветлило плотный туман. Мир для зрячего в подобные минуты предстает цельными контурами и силуэтами — как бы самой сутью, очищенной от подробностей и красок.

Пожалуй, за всю жизнь Прохор Жиганов не скрадывал птицу с такой страстью, как сейчас. Сорвись затея, не удайся чужому мальчишке записать глухаря, он заплачет с горя, как ребенок. На пергаментных щеках великана полыхал румянец, колючим агатовым глазам вернулся доверчивый блеск. Или слух обострился до музыкального, или воображение проснулось, но он явственно различал предсмертную тоску в песне последнего петуха.

Плато в тумане внезапно оборвалось стремительным склоном. Из склона вертикальной иглой торчала скала, на ее плоской макушке и токовал петух. Скала была приметной, наверное, поэтому неизвестный человек сложил на уступе из камней тур «Азия — Европа». Туман гасил краски, и виден был лишь силуэт птицы. Глухарь токовал, вытягивая шею то в небо Европы, то в небо Азии. Великан нелепо замирал с поднятой ногой, гадая, куда сделать следующий шаг. Он знаком показал Артему — ближе нельзя! Оба залегли, однако не вытерпели и подползли к краю обрыва — до птицы оставалось совсем немного.

В момент, когда глухарь умолкал, скалы-останцы гоняли эхо. И он, считая, что это петухи-забияки отвечают на вызов, начинал чертить землю крыльями вокруг мнимого соперника. Со скалы летели вниз мелкие камешки и трухлявые сучки.