Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

В полдень совсем тихо и знойно стало в природе. Тишина словно бы сгущалась вокруг недвижной в небе тучки с тяжелым, набухающим синевой исподом. К ней стягивались отдаленные облачки, меньшие размером. Все кругом насторожилось и замерло, поникла листва на зелени. Только от акаций старой школы слышался говор подгулявших горожан, перераставший в несообразный пьяный галдеж. И до того был нелеп он в тишине и сторожкости знойного воздуха, что у Поли неспокойно стало на душе. И все чаще вспоминалось увиденное ею бедствие в доме Козанка.

Там, за речкой, где ранними утрами из маленьких окон ее избы обычно виделись Поле сельчане, так давно жившие с ней рядом и всегда склоненные в ее глазах в работе, — вроде бы пример давали, как надо жить и не забывать их — и откуда Вовка в первый день начал косить рожь, там за речкой вдруг образовался на стерне ветер. Он разом набрал силу, закручиваясь в пыльный вихревый столб. И Поле почудилось, что это ее давние сельчане возмутились чем-то, побросали в сердцах свой извечный труд и, оборотившись ветром, взроптали, закружились в вихре…

Пыльный столб между тем вздыбился выше, засоряя рыжим верхом цвет неба и облаков, а низом своим поволокся по стерне и в какое-то мгновение перемахнул через, речку. От близкого, тревожного шума его всполошились, закудахтали куры. Потемнело на улице. Внучка подбежала и, уткнувшись Поле в колени, зарылась лицом в ее юбке.

Вихрь достиг их двора, окутал и Полю с внучкой. В близком, горячем дыхании его Поля еще яснее ощутила прикосновение неуспокоенного праха своих сельчан, а в сердитом, возмущенном шуме слились для нее их укорные голоса. Поля отняла ладонь от глаз — вихрь унялся, только высоко под синим исподом тучки плыл рассеянный рыжеватый клуб с белыми перьями и клочками бумаги в нем. «Они, они рассерчали, — снова подумала о сельчанах Поля. — От их давних следов пыль, их прах дал о себе знать».

Ржаное поле со ввезенными у ближнего края валками было чисто после налетевшей бури. Дальше к горизонту рожь тоже оказалась вся скошенной, а Вовкиного комбайна и след простыл. Без комбайна, без снохи и сына разом стало сиротливо на той стороне, на пустынном жнивье.

— Что же они не сказали, куда их перегонят-то, — все досадовала обеспокоенная Поля.

Пока она укладывала внучку, на западной стороне собралась гроза, потемнела вся половина неба. В это предгрозовое ненастье совсем разнылось у Поли сердце.

Стала убираться в квартире. Попалось на глаза голубое платье снохи, висело на стуле. Как раз то, в каком она полола с Полей огород. Сейчас далеким и невозвратным показался Поле тот вечер. Вовка шутил на крыльце, сноха смеялась, лицо запрокидывала… Все были вместе, рядышком.

Поля перевесила платье, пригладила его рукой по спинке стула. И сколько убиралась, все время попадались на глаза Машины вещи: туфли, косынка, заколки. И дом наполнился ее присутствием. Все время кажется, что стоит она где-то рядом, дышит над ухом и голос ее мерещится. Оглянется Поля — никого нет, туча темнотой ломится в окна; в квартире сумрак и тоскливая пустота да платье голубое на стуле. Того и гляди шевельнется, оборотится живой снохой.

— Сейчас мы его, дочка, утюжком прогладим, — веселит Поля себя разговором и берется за гладильную доску. Но сердце ее все же оставалось неспокойным, как бы жило в смутном предчувствии чего-то недоброго.

Немного позже она вышла во двор, посмотрела на грозовое небо, время от времени рассекаемое огненными беззвучными изломами. В воздухе в затишье между отдаленными рокотами грома было еще более, чем в зной, томительно.

Под тучей, под ее мраком, проехал на мотоцикле с дружками Козанков сын. Громко, возбужденно разговаривали под треск мотоцикла. Заявился откуда-то. Еще одна отрава жизни, арестантская рожа. Опять стриженный наголо. Лицо бандитское, отвратное. Не успеет пятнадцать суток отсидеть — еще где-нибудь набедокурит. Жил в Киселевке, да жена турнула. Теперь то в одном совхозе, то в другом околачивается. Мотоцикл отец купил, так его теперь не узнать — весь ободранный, измятый. Совсем изувечил машину. Полю Козанченок с малых лет не признает. Ни теткой, ни бабкой не назвал ни разу. За всю жизнь «здравствуй» не сказал. Чуть не с пеленок отец с матерью ненависть внушили к ней. Сейчас-то они уж гульнут, подсобят отцу.

…Гроза не зашла в село. Тучу свалило в дальние колхозные поля. Гром трескуче ударял где-то рядом и уходил с утробным рокотом стороной. Скоро небо очистилось, лишь далеко по краям его, как снеговые горы, виднелись белые глыбы облаков. Снова стало жарко и душно.

Взялась Поля складывать кизяк в скирду. Отнесла с десяток стопок и обернулась, долго смотрела за село. Искала глазами Вовкин комбайн.

Ничего там не видно, только марево течет, переливается через холмы в лощины. Время идет медленно, а сердце изнывает от маеты. Ей начинает казаться, что сноху наматывает на колесо, большое, железное, какие были у старых комбайнов. Сноха вся искричалась, а Вовка сидит себе за рулем, ничего не слышит в грохоте.

— Паразитство тебя забери, лезет в голову всякая чепуха! — вслух ругается Поля и возвращается к работе.

Она удивляется, что работа ее не сдвинулась с места. Кизяк из мелких куч почти не убывал, и скирда не растет.

Поля принимается накладывать новую стопку, но меж пальцев опять видит сноху. Стоит она у изгороди за сараем, ветер обдувает ей голубое платье, четко обрисовывает тело. И во всем ее существе видна неприкаянность.

«Это что же нынче со мной делается! Совсем либо скоро свихнусь, полоумной стану? — говорит она себе, — Да уж лучше полоумной быть, чем какой была до этого. Теперь хоть знаю, почему снохе не шло дело в руки. Как и тебе сейчас. Ведь она тоже маялась, места себе не находила. Когда кто по сердцу, изведешься об нем. Не дождешься взгляд его увидеть. А без взгляда этого и жизни нет. Одна тягость. Озорница ты, девка, больше никто. Совсем бесчувственная, и глаза тебе выколоть надо. Все равно ничего не видят. Как только не называла сноху. И азиатка, и безрукая. Сама теперь такая же. Вот как заблукаться можно в себе».

На старой улице села остановилась грузовая машина с брезентовым верхом, заляпанная свежей грязью. Из-за руля вышел бригадир Терешонок, что-то кричал. К нему сходились люди.

Поля заспешила туда с нехорошим предчувствием. Оказалось, на полевой карде молнией убило колхозного быка-производителя. Терешонок был расстроен. От его слов прибавилось тревоги в воздухе, дышать стало нечем.

— Еграныч, — потянула его Поля за рукав, — а где мои Вовка с Машей?

— Где… да косят, — не обратил на нее внимания бледный Терешонок.

— Где косят? Там тоже, что ли, гроза была?

— Какая гроза… Они совсем в другой стороне, за Битюковой балкой, — опять отвернулся от нее Терешонок.