Владимир Харьковский - Мастерская отца

И тут вдруг Орлов вспомнил, почему не хочется ему в общественники к мастеру. Несколько лет назад ему нанесли смертельную обиду, которую помнил он до сих пор.

Ночью на втором этаже прорвало трубы отопления, и Орлов с товарищами по комнате спасали имущество жильцов от воды и пара. И на работу-то он опоздал минут на десять-пятнадцать, но факт оставался фактом, никому из общественников не было дела до аварии. Они тут же собрали весь цех и добрых полчаса «стругали» Колю Орлова и еще каких-то безымянных людей, нарушивших «трудовую дисциплину». Никто из них не вспомнил, что Орлов всегда точен и пунктуален, как немец: у них шла кампания… И теперь Орлов все никак не мог простить общественникам этой несправедливости…

Он остановился на перекрестке. Отсюда у него намечались два пути — в общежитие и к пивбару… Он вспомнил, как стращал его Леонид Исакич, и пошел по второму. Тепло на улице и кружка-другая пива будет в самый раз.

Густая малоподвижная толпа под сенью высоких худых кленов издали привлекала к себе внимание. Пивная напоминала Орлову аквариум. За толстыми мутными окнами медленно, словно в воде, двигались люди, открывали и закрывали беззвучно рты, шевелили влажными губами.

Сегодня, как и в другие жаркие дни, много людей стояли на улице. Из распахнутых стеклянных дверей плыли запахи пива, копченой рыбы и теплых помоев. Между пьющих ходила полупьяная баба в белой запачканной куртке, надвинув на глаза косынку, чтобы замаскировать лиловый с кровоподтеком синяк и тем самым как бы смягчить впечатление у посторонних о собственной жизни. Ее дело собирать кружки и относить их в посудомойку. И она собирала их, исполняя свою работу без вдохновения и озабоченности.

Орлов терпеливо выстоял в очереди, и выбрался на улицу.

Голоса пьющих сливались в единое монотонное гудение. Орлов залпом выпил одну кружку, сразу же расслабился, оглох и теперь ему казалось, что он все еще стоит в своем цехе, а вокруг станки — стрекочут и стрекочут…

В заведении к каждой порции пива подавали обязательную закуску: кусок коричневой окаменевшей рыбы.

Отпив еще глоток, он понял, что пива ему больше не хочется, и стал думать: что же теперь делать с рыбой? И тут его взгляд упал на скирдятника [2] Каменский неологизм, человек, живущий под скирдой, бродяга, пьяница. ( Прим. автора. ) , высматривающего поблизости поживу. Это был маленький, худой человечек в линялом ветхом френче. С морщинистого темного лица на Орлова заискивающе и подобострастно глядели светло-голубые слезящиеся глаза.

Орлов скучающе осмотрел еще раз толпу, не находя знакомых лиц, и снова остановился на скирдятнике:

— Э, как тебя, Таврило?

Приняв от Орлова подарок, скирдятник расшаркался подошвами грязных кофейно-бурых матерчатых туфель и тут же откусил кусочек рыбы.

— Ну, как жизнь? — спросил Орлов, глядя невидящим взглядом поверх головы неожиданного сотрапезника.

— Да-а, так, помаленьку, — живо откликнулся тот.

— А что так-то? — усмехнулся Орлов. — Сейчас ведь все больше на полтораста процентов, а?

— Отпроцентился, — равнодушно сообщил скирдятник. — Шестой год на группе. Как по этому делу… шлепнулся с лесов на стройке, так и отпроцентился… — Он засмеялся легко, беззлобно. — На высоте не могу, голову кружит. Во внутренних помещениях — бабы работают, мне вроде как низко там…

И тут высокий и содержательный разговор Орлова и мужчины во френче перебили. К пивбару подошла шумная компания. Было их пятеро или шестеро. Самый шустрый и разбитной все время пытался сыграть что-то на гитаре, даже брал один-два аккорда, но у пивной было тесно, и люди мешали.

В гитаристе Орлов без труда узнал сына местного рентгенолога. Степенно и настороже держались трое приятелей — Димчик, Витя Фролов и Володька Картошкин, которого сегодня Леонид Исакич сватал Орлову в подшефные. С ребятами он был хорошо знаком, не раз прошлые годы удили рыбу на Каменном озере, играли в футбол на стадионе… И вдруг Орлов увидел еще одного человека. Он не мог рассмотреть его раньше, то ли из-за того, что впереди без конца мельтешил Щукин, то ли из-за того, что его закрывали от него трое товарищей. Они обращались к нему с особо подчеркнутым уважением, отыскивали, казалось, на лице малейшие знаки одобрения или удовольствия. И когда вся компания прошла совсем рядом, он явственно услышал, как Димчик обращается к незнакомцу: «Котя!»

Компания, похоже, была на взводе, пробираясь сквозь густую, податливую волну пьющих, Боря Щукин покрикивал бойко: «Рас-ступись, господа водяные мужики!» — невпопад дергал струны, в который раз начинал «Поговори хоть ты со мной, гита-ара семиструнная…»

Орлов со смешанным чувством удивления и любопытства подумал о том, что Котя в этой компании не ровня, и то, что он сейчас в ней за главного, произошло от ущербности жизни, которой живут эти четверо парней…

Наблюдать за другими пьющими — занятие скучное, и поэтому Орлов вновь обратил свой взгляд на скирдятника, который, оказывается, под сурдинку рассказывал свою жизнь.

— Ну, ничего! — сказал Орлов, прерывая беседу, ставшую вдруг совершенно ненужной ему. — Жизнь долгая, может, и поправишься…

Монотонное течение бесконечной беседы пьющих вдруг прервал острый раздражительный голос. Где-то совсем рядом затевался скандал.

— Бухтят и бухтят, — осудительно заметил собеседник Орлова, прислушавшись. — Миру им нет!

И тут вдруг, как-то враз, возле пивной стало суетно и шумно. Пронзительно завизжала баба, собиравшая кружки, и кто-то длинно заругался простуженным басом.

Мимо Орлова и скирдятника проскользнула недавно появившаяся компания. Они убирались тихо, почти бегом.

Скирдятник сходил за угол пивной, где разгорелся этот шум, и доложил спокойно и равнодушно Орлову:

— Точно. Не могут без мира. Одному кастетом вмазали…

Понедельник — день тяжелый. За тридцать лет милицейской службы Иван Дмитрич впитал в себя эту истину. Неделя начиналась непременно с новых забот и дел. Впрочем, теперешние милицейские дела, в отличие от тех, что были тридцать лет назад, наперед известны: если не ищешь нарушителя, то пишешь бумаги — рапорты, объяснительные, протоколы…

Иван Дмитрич заметил, что за последние годы у него незаметно прибавилось работы. И все из-за бумажной волокиты. Теперь лучший не тот участковый, кто больше других на своем участке семейных скандалов урегулировал или преступников задержал, а тот, кто ловчее пишет бумаги да бойко говорит на оперативных совещаниях. Чего греха таить. Обходили его в этом деле молодые ребята — политически грамотные и просвещенные младшие лейтенанты, затыкали за пояс своей эрудицией и умением быстро и складно писать протоколы. Решил как-то Иван Дмитрич внести в высокие милицейские инстанции предложение — упразднить одним циркуляром половину канцелярских дел для участковых. Сел было составлять письменно свое предложение, и на поверку вышло, что не уменьшать надо бумаги, а увеличивать… И от этой мысли совсем у него руки опустились, и решил он тогда проситься на пенсию, имея полное юридическое право…