Владимир Харьковский - Мастерская отца

— Как вы не поймете? Здесь не завод — взял и выдал товарищу Преснякову новый трактор! Неужели вы думаете, что страна каждому из вас будет ежедневно выделять по машине?

Товарищ Пресняков, к которому обратился отец со своим вопросом, уже спрятал трубку в карман. Понурив голову, он начал тщательно протирать замасленной серой ветошкой крупный болт, отдававший на солнце синим цветом. Пресняков не претендовал на трактор. Уже неделю Сережа видел его на машинном дворе. Он выискивал что-то озабоченным взглядом в кучах металлического лома. Выпиливал и выковывал какие-то маленькие детальки в слесарной комнате и кузнице. Всем на машинном дворе казалось, что трактор Преснякова безнадежно застрял в запасном ряду машин, предназначенных для капитального ремонта, лишь сам он не терял надежды.

— Вы понимаете, товарищ Пресняков, что я фигурально выражаюсь? — продолжал между тем отец. — Я имел в виду, что нас послали сюда работать с той техникой, какая есть в наличии. Резервы в стране невелики, но это не значит, что следует сидеть сложа руки. Нужно любым способом выходить из положения. В этом и есть героическая трудность, в этом ваш исторический героизм…

По мере того, как трактор подвозили к мастерской, красноречие отца истощалось. Ветераны и новички облегченно вздыхали. Сказанное в большой мере относилось к тем, кто уже поставил свои машины на прикол у мастерской. Здесь считалось так: виновный и без того наказан — лишен дела. Что может быть хуже для человека?

У Пети Мезенцева было бледное, потное лицо — вид очень уставшего от жизни человека. Сережа видел, как он бессмысленно бродит по машинному двору, заглядывая время от времени в мастерскую. Ругается, всхлипывает, спрашивая у встречных про отца, и выкрикивает изредка: «Хозяин — народ!»

Отец тоже ходил по двору, но как-то странно, боком, несколько суетился и вздыхал. Сереже вдруг показалось, что ему не хочется встречаться с Петей.

— Что это он? — догадался наконец Сережа спросить у сторожа.

— Петя раздавил «пол-федора», — грустно улыбаясь, ответил ему одноногий Кузьма. — Он очень устал…

Мужчины любили говорить загадками, но он уже знал это. Однако в загадках не было лжи, лишь шифр, который следовало разгадать.

Жалок был Петя со своим тоскливым возгласом: «Хозяин — народ!» Но не только потому, что восклицал тихо. Накануне, вечером, отец сказал ему при всех твердо, как обрубил:

— Недозрелый вы, Мезенцев, тракторист. Походите-ка пока прицепщиком…

— Да я… Да мы в армии… — залепетал Петя, теряя вдруг красноречие и пыл, с которым только что доказывал отцу и всем присутствующим, что трактор, который ему доверили, — гниль и остановился ввиду естественного износа механизма, и самое подходящее место его на свалке, но он, Мезенцев, терпелив, и если ему п р е д о с т а в я т запчасти, то он еще подумает: стоит ли возиться с этой колымагой?

— Что вы хотите этим сказать? — строго спросил отец. — Что вы т а м в армии?

— На тягаче я… От маршала устная благодарность…

— Маршал сюда вместо трактора тягач не пришлет, будьте уверены!

И Петя сник после этих слов и проиграл. На самом же деле у отца пока был один довод — испорченная Петей машина. Но если бы Мезенцев ощетинился, взял бы голос, начал бы возражать: дескать, посмотрите, сколько у меня гектаров целинной земельки перепахано!? Поболее, чем у некоторых молчаливых… Все, казалось, на машинном дворе жалели Петю, имевшего свое жалкое право восклицать тихо: «Хозяин — народ, ребята!»

На каждый день у Сережи есть свое ясное, твердое дело на машинном дворе. Если его не отпускают в деревню, к товарищам, или к клубу — сторожить киномеханика, когда он привезет мятые жестяные банки с картиной, чтобы потом прибежать через степь в мастерскую и доложить матери, что кино будет. И тогда вечером они втроем пойдут в клуб. Отец, скрепя сердце, отрывался от своего бесконечного дела в мастерской, снимал сапоги и спецовку, облачался в серую летнюю пару и темно-коричневые полуботинки с брезентовым верхом…

Если же мать не отпускала Сережу с машинного двора — находило на нее такое настроение: то ей казалось, что с ним случится солнечный удар, то его ужалит змея, то он утонет в реке, — он прекрасно проводил время и на машинном дворе, общаясь с Кузьмой. Тот рассказывал о своих взрослых детях, живущих кто в Молдавии, кто у моря в Крыму, кто под Москвой в старинном русском городе Макарьеве, и попутно чинил лошадиные сбруи. Если же Сереже надоедал Кузьма, который из-за ветхости памяти повторял свои рассказы о детях, то он начинал последовательный обход всех своих тайников, куда складывал найденные в металлическом ломе цветные пружинные стружки, болты, гайки, блестящие шарики и ролики из разрушенных подшипников. Нужно было проверить птичьи гнезда в шнеках законсервированных до уборки комбайнов — не начинают ли уже пробовать галочьи птенцы крылья? Нужно было, наконец, посидеть на жестком металлическом сидении косилки, проехаться на ней с одного края степной целины до другого и вернуться домой к обеду… Внезапно, отвлекло его чужое дело.

— Если, к примеру, рыть до центра земли?

— Выйдешь в Америку, к индейцам.

— Или в Австралию, до кенгуру…

Лица людей, неторопливо и размеренно работавших в чистой степи, неподалеку от машинного двора, лопатами и ломами, были благодушны, расслаблены, словно люди нацелились заниматься своим делом всю оставшуюся жизнь.

— Что же вы ищете тут? — насмелился наконец спросить Сережа, пронаблюдав за работавшими.

— Да так, — уклончиво отозвался один в кожаной кепке, — разное. Степан, вон, кенгуру. Владимир Васильич — индейцев… Один Абусаидка сомневается.

Усомнившийся Абдусаид копал отдельно. Он старательно опускал длинный лом из граненого железа в яму, которая уже доходила ему до пояса. Услышав свое имя, он отвлекся, и его широкое желтое лицо сморщилось, так что остались маленькие щелочки на месте глаз:

— Абдусаидка правду ищет. Абдусаидке правду подавай…

Мужчина в кожаной кепке продолжил между тем свои размышления, выбрасывая на блестящем кончике штыковой лопаты кусочки бледно-желтой рассыпчатой глины:

— А в твоем кишлаке урю-ук поспевает… Аксакалы в чайхане сидят. А ты — ямки роешь. — Он вздохнул, оперся на черенок. — С правдой, конечно, хорошо. С правдой, Абдусаидка, и зимой в степи не пропадешь…

Узбек, почувствовав, что появилась возможность излить свою боль, оставил свой лом и, жалобно глядя Сереже в глаза, заговорил:

— Масло давай, говорил Овсянникову, давай. Малиненкову говорил — давай…

— Вот и договорил! — отвечал ему товарищ.

— Почему мотор стучал? Начальник сердитый…