Анна Турусова - Под стук колес

Так, а что же к картошке сегодня? Зайти в магазин, купить селедки? На ночь пить придется много. Снова колбасу поджарить? На утро ничего не останется. Как Ольга умудряется иметь все под рукой? Жаль, мясо кончилось. В воскресенье он съездит на рынок. Если метель уляжется, возьмет с собой Дашутку. Купят они хорошего мяса, попросят свояченицу намесить теста, налепят пельменей к Олиной выписке. А может, баранинки купить? Ольге бульон не помешает. М-м! Шурпу бы сейчас со свежей хлебной горбушкой, лучком, Перцем!

А Фаня, значит, при баранинке, всегда с шурпой. Зря не догнал его Сергей. Неловко было, видишь ли, прилюдно буяну внимание оказывать. Как будто мясо на рынке втридорога покупать лучше. Может, Фаня и не вернулся, потому что ждал его, Сергея. Как-никак служили вместе.

Рука у этого Силантьева — будь здоров! Фаня мячиком за дверь вылетел. Поди, забыл, зачем в город приезжал. Интересно, к кому Силантьев в роддом ходит? Такой весь безвозрастный, не поймешь, то ли дедом стал, то ли еще сам в папашах. Наверно, сам. Чего бы деда к главврачу вызывать? Поздно женился, запланировал ребенка, а не тут-то было. Потому и возмутился, что Фане везет. Он бы на кого угодно согласился. Вот в сердцах и вышиб Фаню. Иначе бы все обошлось. Железнодорожник хлипкий, не стал бы связываться. А, еще теща! Эта могла съездить и крепче Силантьева. Не баба, а самосвал. Не повезло. Если Ольгу выпишут в понедельник, то в запасе у Сергея два дня, и они еще могут встретиться там же в приемной. Все равно приедет Фаня за женой — куда он денется. А вообще… черт его знает. Он и в армии подличал частенько. Это ему было раз плюнуть. Майор на что терпеливым считался, а и тот однажды скрипнул зубами: «Вот родила мама — не выдержит и яма».

Далеко в метели засветились огни трамвая. Сергей ускорил шаг, на пустой остановке заскочил в пустой вагон и почти упал в кресло: трамвай рванулся вперед, тоже, видно, убегая от метели. В авоське зазвякала посуда.

В свой ли номер он сел? Все табло замело — ничего не разобрать. Ну да ладно, в крайнем случае пересядет на перекрестке. Не коченеть же на ветру в ожидании.

Сергей стряхнул снег с воротника, шапки и шарфа. Вспомнил, какой богатый шарф у Фани. Снова пожалел: зря не догнал. Даже не узнал, в каком совхозе бывший рядовой Агзамов баранами командует. Сергею ведь с ним не детей крестить — пусть себе пьет и матькается. Зато было бы куда летом на шашлыки ездить. С тем, кто пьет, договориться легче. Вон бригадир у Сергея — ни грамма в рот не берет, а держится ближе к пьющим. У него свое правило: тише едешь — целый будешь. Он и цел, и сыт, и на рынок не бегает за мясом.

Но ругался Фаня, конечно, выразительно. Всякого Сергей в гараже наслушался, — народ там умелый на слово, — а все равно не так грязно. Если бы только свою жену, а то ведь всех обложил, кто там был. Даже мальцов, у которых еще имени нет. Правильно его пенсионер с железной дороги подонком назвал. Назвал и отвернулся от Сергея, как будто подонок он, а не Фаня. Вдруг и на самом деле старик обругал не Фаню? Постой, постой… Силантьев после этого не взглянул на Сергея ни разу. Ну, он из угрюмых — ни на кого не смотрел. Но ведь и от тещи Сергей больше ни слова не услышал?!

Под перестук колес потянуло было в дрему, а тут сон как рукой сняло. Сергей подышал на стекло и нетерпеливо протер глазок: не проехать бы перекресток.

Та-ак!.. Значит, они посадили его с Фаней в одни сани. А за что? Неужели обязательно надо было именно ему вышвырнуть в снег человека, с которым спал два года, в одной казарме и не виделся почти десять лет? Не будь Силантьева, тогда… Тогда бы Фаня за «подонка» из старика душу вытряс.

А если бы Сергей не был с Фаней знаком? Выкинул бы он его за порог приемной?..

За окном покорно плачут березы. Уже неделю.

— Вот зарядил, льет и льет, — сердится Аришка. — А что, если весь отпуск так пройдет?

Мы понимаем ее. Аришке всего девятнадцать, это ее первый трудовой отпуск, а дождик накрепко привязал девчонку к четырем стенам. Ей бы лежать сейчас на знойном пляже в мини-купальнике и темных очках-колесиках, входить в соленую пену и обнимать море тонкими, взлетающими над волной руками. Аришка такая юная и солнечная, что мы все тихо светлеем, когда она в комнате. И не только потому, что она почти вдвое моложе нас. Как-то мы спросили ее о матери. «Моя мама — государство. Папа тоже», — веселой скороговоркой ответила она и долго-долго не поворачивалась к нам лицом.

Нас на даче четверо. Мы по приезде независимо друг от друга отказались от номеров в новом многоэтажном корпусе — в городе надоели — и попросили поселить в одном из старых деревянных домов, которые уже не пользовались успехом, но продолжали исправно служить дому отдыха.

Зине, мне и Ирине Игнатьевне за тридцать. У нас похожие заботы, похожие болезни, как у всех тридцатилетних женщин. Так во всяком случае утверждает наша Ирина Игнатьевна. На свой отпуск мы смотрим приблизительно одинаково: для нас это прежде всего месяц без стирки, кухни и авосек. А Ирина Игнатьевна в первый же вечер сказала:

— А мне, девочки, главное — отоспаться. После отпуска сажусь за диссертацию…

Нам, помню, стало неуютно от ученого слова, мы сразу почувствовали себя простоватыми. Впрочем, так оно и было. Умная и красивая Ирина Игнатьевна не вжилась в нашу дачную четверку, а жила как бы над нами. Мы называли ее по имени-отчеству и на «вы», но в разговоре частенько сбивались на «ты».

Так вот об Аришкином отпуске. Ей в отличие от нас ни минуты не сиделось на месте. Она лазила по горам, играла с мальчишками в футбол, купалась в озере, когда на это не отваживались даже мужчины, любила слушать, как шумит лес в грозу, и с первыми ударами грома убегала из дачи. Приходила продрогшая, мокрая и сияющая, словно без удержу плакала от неведомой нам радости. Тогда Зина мчалась за горячим чаем в столовую, Ирина Игнатьевна смешно и научно ругалась, а мы с уважением слушали ее.

А теперь дороги совсем размокли. Аришка покашливает, и наша Ирина не выпускает ее из номера. Часами стоит Аришка у окна и слушает, как шуршит дождь.

— Девчонки, сегодня же суббота! — вдруг соскакивает с места Зина. — Танцы в клубе, оркестр приехал.

— Мне не в чем идти, — грустно улыбается Аришка. Обе ее выходные блузки, выстиранные два дня назад, до сих пор не высохли — сыро.

— Вот беда-то, — Зина ворчит и с досадой швыряет подушку из одного угла кровати в другой. — Прорвало небесную канцелярию.

— Глупо ругаться, — укоряет Ирина Игнатьевна. — Лучше надень на нее свое платье — вы одинаковой комплекции. А туфли подойдут мои. Вон там, в шкафу стоят…

— Докторша! — восторженно кричит Зина. — Гений! Ты как пить дать напишешь свою науку… — Она стаскивает с оторопевшей Аришки халатик, прикидывает одно за другим два платья. — Вот это, голубое. Давай, давай, натягивай. Ну, как?