Валерий Ваганов - На взлетной полосе

Движение и голоса в зале ожидания слились для него в сплошной гул, мягкий, как летний дождь. Гул проходил мимо, не отпечатываясь в памяти, но он уже знал, что в нужный момент память не подведет, вернет его в этот зал.

И Василий вспомнил, как утром, торопясь на работу, обогнал женщину с двумя малышами. Они уже сворачивали к детскому саду, но несколько фраз запомнилось.

— Мама, мама, а когда ты нам купишь папу?

— Зачем он нам нужен, пьяница такой.

— Мама, а ты купи хорошего.

На женщине было старенькое пальто, синий платок на глаза надвинут, шла она торопливо, тоже, наверное, опаздывала. Василий побежал дальше, скользя по льдистому тротуару.

И теперь он в который раз открыл для себя, что ничто не проходит без следа, только не упустить бы, не растерять. После пригодится.

Он многое оставлял на завтра, на будущее. И представлялось ему это будущее чередой долгих светлых дней, когда все будет получаться, и герои из неоконченных рассказов заговорят с ним без усмешечки, серьезно. Об этом никому не говорил Василий, даже жене, потому что ей требовались точные даты…

…Диктор сонным голосом объявил, что самолет из Москвы прибыл.

Алексей Николаевич появился в дверях неожиданно, чуть не столкнувшись с Василием.

— Васенька, здравствуй, милый. Вот славно, что приехал. Как догадался?

— Я в трест звонил. Сказали. Помочь?

— Поищи машину.

Василий побежал к стоянке такси. Тесть снова, в который раз, показался ему не таким, как дома, к которому он привык. Как молодо блестели его глаза после возвращения! Правда, резче обозначались мешки под глазами, но это не старило Алексея Николаевича, лишь давало повод теще жаловаться своим приятельницам: он ужасно много работает в командировках, я так боюсь за него.

На этот раз он купил себе шляпу, светло-серую, с короткими полями, и надел уже, шапку в портфель спрятал. И пахло от него московским многолюдьем, словно одеколоном, той легкостью, которая часто охватывает в начале апреля даже отцов взрослых дочерей.

Машина круто набирала скорость. Летели по сторонам скрюченные после зимы березки, снег на полях отяжелел, поблескивал твердой корочкой, а шоссе было сухим, темнело серым наезженным бетоном.

Алексей Николаевич закурил, надвинул шляпу на глаза, что придало ему вовсе легкомысленный вид, говорил не торопясь. Василий слушал его, пытаясь уловить недосказанное, но слова тестя ложились друг к другу плотно, как камни в древней пирамиде.

— А тебе, Васенька, тоже приятные новости. Помнишь, ты рассказ посылал в журнал?

— Какой рассказ? — Василий настороженно притих, этого он от тестя не ожидал. Неужели жена постаралась?

— Не помню. Извини, конечно, для тебя это дико, кощунственно. Понимаю. А встретил я старого приятеля. Служили вместе. У него дядя — главный редактор, и представь себе, того самого журнала… Старый приятель в курсе дел, рассказал в подробностях…

Алексей Николаевич замолчал, Василий не торопил его, он попросту был растерян. Он знал тестя, его предприимчивость и деловая хватка были отточены добрым десятком административных должностей, и кривая роста постоянно выносила его к новым высотам. Любил повторять Алексей Николаевич: «До сорока лет я работаю на авторитет, после — он на меня», — и улыбался. Потом улыбка медленно гасла, лицо становилось привычно жестким. Но сейчас тесть был расслаблен, словно все еще был где-то далеко, где не требовали от него твердости.

— Что решили вы… со старым приятелем? — не выдержав, спросил Василий.

— Помочь тебе надо. А так, самотеком, не выйдет. — Он помолчал. — Интересное словечко они придумали, самотек. Верно, Вася? Лучше не скажешь. Течет река, и никому дела нет. Плотину строить не собираются. Дорого, да и хлопотно. Пусть течет.

Машина въехала в черту города. Словно сговорясь, вспыхнули красным светофоры, останавливались на каждом перекрестке. Перед ними шли люди, однообразно покачивались головы, портфели, проплывали детские коляски.

— Это вы мне говорите? — спросил Василий.

— Нет, так, в пространство.

— Вы что-нибудь показывали там, в Москве?

— Так, взглянул он мельком.

— Что сказал?

— Можно дотянуть… Довести до кондиции.

Алексей Николаевич взглянул на Василия, улыбнулся. Тот безразлично откинулся на спинку сиденья, подобрался весь.

— Да ты не сердись, Вася. Все будет хорошо. Покажет знающим людям, поговорит кое с кем. От совета худа не будет.

— Это верно, худа не будет.

До дома они доехали молча. С того дня прошло много времени. Отгремела ручьями долгая весна, сошли снега даже из глубоких лесных оврагов, проплыли высокие облака, округлые и легкие, как кипы черемухи, и наступило лето. Василий не скоро забыл разговор с тестем в такси, но новые дела закрутили его, и новая стопка исписанных листов появилась на его столе.

Тесть, проходя мимо его комнаты, часто останавливался на пороге, осторожно заглядывал, но не входил, а исчезал сразу, как только Василий поворачивал голову. Это внимание настораживало Василия. После таких взглядов он долго не мог сосредоточиться, рисовал чертиков на углах рукописи и терялся в разных предчувствиях.

— Да ты не обращай внимания, — успокаивал его Миша, друг или приятель только — Василий сказать не мог. — Просто мещанское любопытство. Я через это прошел. Работать надо, Вася, все остальное лабуда, — и смотрел на него пристально, не мигая.

Познакомились они давно, на каком-то литературном вечере. С тех пор Миша приходил к нему, иногда часто, по нескольку раз на неделе, а иногда пропадал, как в омут, и ни открытки, ни телефонного звонка целыми месяцами. Рассказывать о себе не любил, знал Василий, что работал в жилищной конторе смотрителем зданий, в должности тихой и необременительной. Еще писал стихи и в каком-то институте учился заочно.

— Надо работать, — соглашался Василий, но это не успокаивало. И когда возвращался в дом тестя — все казалось ему, что ступает на вражескую территорию.

Он по-прежнему посылал свои рассказы в редакции, по-прежнему они возвращались обратно, иногда с рецензией, иногда просто несколько строчек, торопливо отстуканных на машинке. Василий даже папку завел особую, подшивал туда все письма, на обложке крупно вывел «моя переписка с ними». Но почерпнуть для себя из этой переписки смог мало. Как-то очень сходны были ответы эти, как будто монтировали их скоростным методом, из готовых блоков. И за ровными строчками, отпечатанными через два интервала, Василий старался угадать самого рецензента. Старый он или молодой, лысый, в очках, худой или толстый, с одышкой, перхотью на пиджаке. И о чем он думает? Может, о деньгах, которые получит за работу, а может, о своем высоком назначении в литературе?