Владимир Одноралов - Незабудки

Поэтому, видимо, его маме и на дух не надо было.

В общем, это соображение выветрилось, а второе — осталось. Ну, а с кем договариваться насчет будущего — ясно: с Флюрой. Будь Мишка взрослым, сказал бы, наверное, себе: от добра добра не ищут.

С утра Мишка маялся. Он решил сегодня же поговорить с Флюрой. Он краснел и даже потел немного, когда представлял, как все это будет. Но отступать себе не позволял. Уже переходя через межу, он вспомнил, что сегодня у него — арифметика. По арифметике он учился из рук вон. И Елизавета Михайловна по средам ждала его в своей чистенькой учительской квартирке.

Это был, конечно, серьезный предлог, чтобы отложить объяснение. Но Мишка сжал кулаки, крепко зажмурил глаза и прошептал сквозь зубы: «Трус, трус, трус», — и зашагал к Флюриному крыльцу. Перед дверью Мишка остановился:

— Так…

Ноги у него немного немытые, но в новых сандалиях этого не видно. На коленках — болячки, это его велосипедист недавно задел, это ладно. У Флюрки тоже одна такая есть на коленке. Так… Уши его позавчера заставили вымыть… На всякий случай он вытер ладонью нос, и чуть ли не впервые услышал, как что-то в нем стучит: «Гук, гук, гук…»

Мишка догадался, что это сердце, но он никогда не думал, что сердце может быть величиной с целую голову. Вдруг распахнулась дверь — и сердце метнулось под горло. На пороге стояла Флюра с мокрой тряпкой в руке.

— Ты чего стоишь и не стучишься? Ты чего, заболел?

— Нет, — сглотнув, ответил Мишка. Он понял, что здесь ничего ей не скажет. Это надо сказать в особом каком-то месте.

— Флюр, давай это… сходим на Кривое. Я там тебе что-то скажу.

— А что? — заулыбалась Флюра.

— Я там скажу, тут нельзя.

— Ну, пошли, — согласилась она. — Только ты пилотки сделай от солнечного удара, а я полы домою. На, держи газету!

Они шли по горячей и легкой, как воздух, форштадтской пыли, а впереди уже был виден выщипанный, сожженный солнцем выгон, и за ним — зеленая окантовка Кривого озера, и само озеро с редкими ветлами на том берегу, и белесой, словно выцветшей на жаре водой.

— Да сними ты сандали, — посоветовала Флюра. Сама она была босиком.

Миша послушался.

— Это я надел, потому что мне сегодня к Лизавете Михайловне идти.

— Ты что, не пошел? Ну и дурак. И так у тебя двойка с половиной по арифметике! — Флюра даже остановилась.

— Да идем же! Вот скажу когда, тогда и скажешь.

Флюра блеснула на него глазами и пошла дальше.

На выгоне, где росла только объеденная и вытоптанная «максимка» да полынь, порыжевшая от зноя, звенели и метались, треща голубыми крыльями, кузнечики, словно не было никакой жары, и не было на свете места, лучшего для жизни, кроме этого скучного выгона.

Но вот он и кончился. Пошли огороды с цветущей картошкой, и уже виднелась впереди зеленая щетина осоки и высокие лезвия камыша. Земля жгла ступни, как раскаленная голландка, и они, не сговариваясь, побежали к воде. А, подбежав, встали. Подойти к воде с этой стороны было нельзя. Она отступила, оставив растрескавшуюся, тугую землю, но под осокой эта земля была влажной, а дальше становилась топкой и страшной. Но та, что возле осоки, так ласково освежала ноги, что Мишка сказал Флюре, указывая на четкие отпечатки их ступней:

— Смотри, какая приятность!

Флюра глянула на него одобрительно. Неожиданное слово ей понравилось.

— Я теперь все следы буду так называть.

— Не-ет, все нельзя, — серьезно возразил Мишка. — Только эти.

И внезапно решившись, выдал:

— Флюр, давай с тобой поженимся? Не сейчас, а вырастем когда.

— Ну и дурак, — не раздумывая, брякнула Флюра и отвернулась. Не почувствовала она Мишкиной серьезности. Мишка опустил и голову, и плечи, но не онемел. Он такого ответа ожидал. Все-таки не первый год возился он с этой Флюркой и через нее немного знал девчонок. Сами только и делают, что играют в дочки-матери, а скажи им об этом — сразу дураком будешь.

— Да ну тебя, — не поднимая головы, заговорил опять Мишка, — ты послушай сначала. Я же говорю: когда вы-рас-тем. Это чтобы у нас железно было. Это ведь только договор такой. Вот моя мама… — и он бестолково, но понятно все-таки для маленького Флюриного сердца рассказал все. Ведь и у нее в доме — отца на сегодняшний день не было. Пропадал где-то. А Мишка, что ж, он ей нравился. Он никогда не стрелял из рогатки по воробьям, не таскал кошку за хвост, а однажды даже сумел починить любимую ее Розу, у которой оторвалась гуттаперчевая голова.

Милые форштадтские улочки, заросшие сизыми вениками, полынью и муравой, дома, через один, с поредевшими, как выбитые зубы, заборами, с окнами, в забитых пылью трещинах, зовущими мужиков с умными, мастеровыми руками. Вдовьи дома! Детям они, конечно, не виделись такими. Но беда матерей, лишившихся мужчин то ли на войне, то ли из-за нее, — вздохами, случайными жалобами, песнями в редком застолье, доставала и их.

Флюра уже видела, как приведет в дом большого и доброго Мишку, как починит он страшную лестницу в подпол и прогонит за порог пьяного и злого дядю Марселя.

— Ну, давай, — вздохнув, сказала она. — Только когда вырастем, а то сейчас, — она вздохнула, — сейчас мама не разрешит.

Слов у Мишки больше не было никаких. Он и думал-то без слов, как скрепить этот договор?

— Ну… давай пять.

И они серьезно тряхнули друг другу руки, как делают после большой ссоры.

— Я тебя ловлю-у! — закричал окрыленный Мишка, и они затеяли игру, которой дети научились наверное у щенят.

— Флюр, иди сюда, — позвал вдруг Мишка. Он стоял под сломленным грозой осокорем и что-то разглядывал меж его корней. Он выпрямился и округленными глазами глянул на Флюру.

— Смотри, это… это…

На земле, аккуратно, словно на пороге дома, стояли невиданные какие-то резиновые боты бордового цвета.

— Это калоши счастья, — объявил Мишка и закусил палец.

— Ну да, счастья, — неуверенно возразила Флюра. — Смотри, драные какие внутри.

— Да ты не знаешь, не знаешь! — замахал руками Мишка. — Их ведь сколько людей перенадевало, и каждому они желание исполняли… Я сказку про них читал.

— Я тоже такую сказку читала, — взволновано вспомнила Флюра. — Только она не так как-то называется.

— Ну, все равно, — поморщился Мишка, — давай я первый желание загадаю?

— А какое?

— Знаешь, попросим, чтобы мы очутились как-нибудь в Америке. Ну, не насовсем, а так, посмотреть.

— А чего там смотреть?

— А там дома есть по сто этажей и прямо на улицах кино показывают. И негры в цепях ходят…

— Не-ет, это страшно, — поежилась Флюра. — Да ты по-американски и словечка не знаешь. Я-то хоть по-татарски знаю, а ты?

— Ну, тогда, чтобы мы очутились на парусном корабле в море, и чтобы в корабле были бочки с золотом. И чтобы приплыли домой…