Евгений Жук - Время в тумане

Смотреть в кроличьи глаза было стыдно. Он сунул сигареты и, не слушая, как тесть опять бормочет: «Конечно, конечно, формально они правы…» — быстро пошел к жене.

…Он твердо решил в Москве не оставаться и, перераспределившись, уехал на Урал. Жена не возражала — они никогда не ссорились, да и к тому же сама она оставалась в Москве — должна была скоро рожать…

Два года на Урале он прожил один. Это было и хорошо и плохо. Он скучал по жене и сыну. Но зато отпадали десятки проблем, появляющиеся у молодой, мало зарабатывающей, неустроенной, неопытной семьи.

Когда через два года жена с маленьким сыном приехала в город на Урале, то многие проблемы — неустроенность, неопытность — остались; карьеру он к тому времени тоже сделал небольшую — работал старшим мастером одного из участков, но те два первых года были едва ли не самыми важными в его деловой жизни. Произошло самое главное — «другие люди» приняли его в свои ряды, признали своим человеком.

…Но все же как делается карьера? Деловитостью? Знаниями? Связями? Если вы понимаете карьеру, как непрерывное движение, а не что-то, может, и высокое, но застывшее, — то не тем, не другим и не третьим. Хотя все надо…

Итак, начнем с третьего. Связи… Вещь очень хорошая, но если вы (извините) — дурак, связи не помогут. Конечно, занять место высокое и, ясное дело, не свое связи помогут. Но дальше — ни-ни… Выше того, что могут ваши связи, вам не подняться, нужны новые связи, а если вы (извините еще раз) — дурак, то и заводить их вам с вашей глупой головой трудно. Имея связь, карьеру сделать просто, но карьера эта, априори, имеет предел, заложенный в самой связи, а мы-то с вами ведь видим эту карьеру блестящей и бесконечной…

Впрочем, есть еще подвид такой карьеры. Достигший чего-то по связям может вдруг сам налиться соком и пустить корни, то бишь, связи и далее делать карьеру по принципу: ты — мне, я — тебе. Старый испытанный способ… Но все же этот способ груб, ограничен, многое тут на виду, и он становится не модным.

Может, деловитостью? Еще меньше шансов. Хотя на первых порах это здорово помогает. «Деловитые» (не путать с «деловыми») яростно роют землю, гребут, носятся, сбивая с ног ближайших конкурентов, осыпают (непроизвольно) глиной, щебенкой, песком; обливают (тоже непроизвольно) водой, иногда очень мутной. Таких первыми замечают и первыми выдвигают. Они рады и еще более деловиты. Гребут, уже ничего не различая, смешивая глину с водой и частенько (уже произвольно) поливая всем этим копающихся рядом.

Но время течет, бежит… И вот уже у гребущего одышка, давление, боль в правом боку и гастритное дыхание. Он увял, голос его осип, ногти поиступились… «Деловитый» останавливается, видит огромную, выкопанную им яму и улыбается. Он видит в ней смысл и доволен собой. Иногда он своими корявыми ногтями, тяжело дыша и держась за бок, что-то еще подправляет, но карьера его кончена… Труднее всего таким способом делать карьеру в реальном производстве — очень тяжелый грунт. Проще всего в контролирующих учреждениях — грунта там вовсе нет, сплошная вата.

Есть подвид и у этого способа — делание карьеры здоровьем. У некоторых людей — железное здоровье. Человек с таким здоровьем, может, не так деловит, но зато всех пересидит, переходит, переживет. Добиваются такие много большего, но здоровье (хотя и железное) в конце концов кончается, и финал здесь такой же, как у просто «деловитых», а чаще и хуже: инфаркт или инсульт.

Знаниями? Настоящие знания — вещь спорная, для многих — непонятная, для большинства — трудноуловимая. Знания несут в себе элемент свободы, а обладатели их — элемент анархии. Знающему человеку очень легко кому-то что-то доказать, но очень трудно сделать карьеру. Особенно на первых порах. Это потом, чего-то добившись, можно показать, что ты чего-то и знаешь… Но большие, настоящие знания отвлекают от понимания таких простых истин.

Подвиды здесь тоже есть. Это, собственно, «знания, как делать карьеру». Бывают и такие. Но это не совсем то, о чем говорилось. Да и знание «знаний» часто успеха еще не дает.

Может, еще как? Интеллектом, например, талантом? Но, честное слово, это такие непонятные свойства, что и говорить о них не хочется.

Но, может, есть люди, которые обладают всем этим разом? Наверное, есть. Но они, вероятно, чрезвычайно редки. Так редки, что делай они свою карьеру — никто им слова поперек не скажет.

Крашев не был таким редким человеком. Он мог быть деловитым, у него были некоторые (не особенные) знания, было обыкновенное, не железное здоровье, но ни связей, ни особых талантов — не было.

Но перед своими однолетками, начинающими карьеру, у него было громадное преимущество. В двадцать с небольшим лет он понял то, чего многие не поняли и в тридцать, а иные, похоже, не поймут никогда. Открытая им истина была проста: настоящую карьеру могут сделать только «другие люди».

Когда он приехал на Урал — первая линия завода уже работала на полную мощность. Писатель-экскурсовод, взахлеб хваливший завод, оказался прав. Легкие, теплые, эстетичные строительные панели стране нужны были позарез. Ввиду уникальности заводу выделили сверхплановое жилье, и вопрос с кадрами был решен. Крашев получил место в общежитии и был назначен мастером в цех. Все это было даже меньше, чем он ожидал, нулевая точка, но он не унывал. Технология была не сложна, а руководить людьми он умел. Студенческие стройки, а особенно та — в Коми, жили в нем. Труднее было другое. Как выбиться из группы таких же, как он, молодых мастеров? Как перейти в круг «других людей»?

Он решил действовать. Но как? Показать, что он умнее, эрудированнее многих? Что умеет думать, руководить? Он так и решил… Случай представился быстро. На заводе раз в месяц проводился День мастера. Присутствовал директор — огромного роста, с лошадиным лицом и крупными мослами, вероятно, переболевший начальными формами гигантизма человек. Он был лыс, но лысина не ухудшала и не искажала его длинное лицо, как и сильно картавая речь, которая казалась естественной и даже очень правильной, когда исторгалась из его лошадиной физиономии. Крашев непроизвольно думал, что речь могла быть и хуже и непонятней. Впрочем, кличка директора к лошадям никакого отношения не имела. За глаза его звали: Фанерный Бык.

Скучища на Дне мастера была ужасная. Под разными предлогами мастера стаями убегали из актового зала. Половина из оставшихся незаметно дремала под бормотанье очередного отчитывающегося.

Председатель совета мастеров пожилой, с утомленным лицом мужичок, тоже частенько дремавший в президиуме, однажды встрепенувшись всем телом ввиду слишком большой паузы, наступившей после окончания очередного доклада, посветлел взглядом и спросил: «А может, им, мастерам, и не стоит переводить время? В цеху у каждого столько дел…»