Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

Пока довольно небрежно проверяли, нет ли со мной оружия, зазвучали фанфары, которые и сопровождали мое одинокое шествие по мраморной лестнице. Девочки и мальчики, шпалерами выстроенные по краям, на каждой второй ступеньке книксеном или поклоном приглашали меня войти и кивали мне, будто мы сейчас же начнем менуэт. На первой же площадке, где лестница двумя пролетами поворачивала назад, выступила вперед пара детей и эскортировала меня с правой стороны, пока я поднимался. Еще не отзвучали последние звуки фанфар, а я уже склонился над рукой дамы в темно-синем атласном платье, осторожно поцеловал ее и поднялся на последнюю ступеньку.

«Добро пожаловать!» Рядом с дамой пожилой господин во фраке, на жилете которого переливалась красная лента, разглядывал меня голубыми глазами. Он протянул мне руку. Я схватил ее. Он знал мое имя и представил меня своей супруге как немецкого искусствоведа, получившего стипендию и приехавшего в город на три месяца. С искренним одобрением он упомянул даже название моей диссертации: «Цвет как стиль — влияние французских импрессионистов на Репина».

Но не успел я даже спросить его о чем-либо, как снова зазвучали приветственные фанфары. Грансеньор пожелал мне приятного вечера, интересных знакомств и разговоров. Если у него как maitre de plaisir будет время, сказал он, пока я принимал бокал из рук пышной итальянки, он с удовольствием со мной побеседует, лучше всего по-немецки — он следит за моими публикациями и чрезвычайно интересуется обстановкой в моем отечестве.

«Ваше здоровье!» — Предложив мне выпить, оба отвернулись от меня. Я выпил и протянул бокал итальянке. Где-то я ее видел, она схватила меня за руку и отвела в фойе, потом исчезла, мы не обменялись ни словом.

В поисках знакомых я повернул налево и прошел через анфиладу из трех залов, которые благодаря зеркалам, окруженным мраморными пилястрами, превращались в настоящий лабиринт. Лепнина потолка наилучшим образом помогала ориентироваться в нем. Высокие окна были зашторены, чтобы усилить эффект освещения.

Рядом с роскошными залами в небольших соединяющих их помещениях находились ниши, которые в музеях и дворцах пионеров используются как кафе, в них набивается много народу — съесть бутерброд, сосиску за столом с пластиковым покрытием или поболтать за чашечкой чая. В этих позднейших импровизированных дворцовых анклавах лучше всех чувствовали себя те, кому невесть как удалось миновать грансеньора и его супругу, во всяком случае я не в состоянии был себе этого объяснить. Грубо сколоченные, коротко стриженные парни сидели, сдвинув головы. Когда они говорили, обнажались неописуемые дыры в их зубах. Эта мелкая сошка была в светлых костюмах, которые так натягивались на плечах, что руки свисали, будто чужие. Зато отлично сидели куртки на их вожаках. Краем глаза стриженые отслеживали обстановку и замолкали, когда мимо них проходила одна из тех пар, которая, по всей видимости, принадлежала непосредственно к кругу грансеньора. Эти аристократы — я их так называю просто потому, что нет более подходящего слова, — фланировали мимо зеркал или стояли группами, а дамы, которые предпочитали тяжелые украшения, устраивались в изящные креслах. Движения их были сдержанными и осторожными, словно они привыкли прикасаться только к хрусталю или фарфору. Мужчины же наклоняли голову таким образом, что мне стало понятно происхождение выражения «благосклонно внимать».

Бритоголовые и аристократы держались подальше друг от друга. А художники, подобно эмиссарам, всплывали то среди одних, то среди других и опекали всех и каждого.

«Вам хорошо?» — Сципион откинул со лба блестящую прядь. Он всегда напоминал мне красивую лошадь. Его жена Анастасия, из-за пробковых платформ выше нас на полголовы, явилась в узком зеленом комбинезоне. Вместо сумки под мышкой у нее была зеленая литровая бутылка. Она расцеловала меня в обе щеки, а Сципион угостил всех сигаретами. Мы по очереди пили зеленый коктейль, курили и говорили исключительно о том, принадлежит ли общество этой «Bonaparty», этого июньского праздника, больше к девятнадцатому веку или к восемнадцатому, смеялись все громче, пока некий фотограф не тронул Сципиона за локоть и не увел его в соседнее помещение. Анастасия последовала за ними.

Я потушил сигарету и пошел прогуливаться. Через десять минут я оказался на маленькой галерее над парадной лестницей, и опять в двух шагах от грансеньора.

«Вам не с кем поболтать?» Я пожал плечами и попытался улыбнуться так же сердечно, как он. Грансеньор взял три бокала с подноса кельнера, наряженного, как liftboy, протянул один своей супруге и подозвал меня к себе. Мы вновь обменялись добрыми пожеланиями и чокнулись за успех «Bonaparty».

Снова зазвучали фанфары. Гости все прибывали. Большей частью парами и семьями, включая взрослых детей, они поначалу виделись мне, поскольку я смотрел на них, перегнувшись через перила галереи, как прически и плечи. Появлялось все больше петербургских деловых людей, которых нельзя было отнести ни к аристократам, ни к бритоголовым и которые отличались своими проворными движениями от представителей консульств. Наблюдая, какой степени предупредительности грансеньор удостаивал каждого из своих гостей, я сравнивал себя с теми мужчинами, что сопровождали красивых женщин. На заднем плане маячил кельнер с новыми бокалами наготове. Но знака ему не подавали. И как только затих последний всплеск фанфар, тотчас же раздались первые звуки нового аккорда. У детей, которые составляли эскорт, стали уже румянцем заливаться щеки, — и тут я остолбенел!

Мои ладони перестали ощущать перила, тело мое отяжелело. Лысеющая голова с длинным носом и тонкими ногами… Пока он не достиг поворота, я мог еще убежать, спрятаться и при первой же возможности исчезнуть. Бессмысленно надеяться, что сейчас он обернется и лицо окажется чужим. Я смотрел на его вздымающиеся колени. Назревал скандал, может быть, даже драка. Я был, конечно, готов по всей форме извиниться перед ним — или броситься на него…

Владимир, несмотря на смокинг, несся наверх, перескакивая через две ступеньки. Сопровождавшая его пара детей отстала. Он дико смеялся. Я был наготове…

Тут он низко склонился к ее руке и припал к ней долгим поцелуем, предоставляя гранд-даме возможность погладить его жидкие волосы. Вслед за тем он широко распахнул объятия. Старик прижал его к ленте на своей груди, поцеловал.

Я подошел к ним, грансеньор назвал мое имя и повторил похвалы в мой адрес, произнесенные прежде. Владимир же, в свою очередь, — один из виднейших художников не только в городе, но и в стране, а может быть, и в Европе. Нам надо познакомиться.

«Очень приятно». — Владимир схватил мою руку и стал сильно ее трясти, будто мы никогда прежде не встречались. Я засмеялся, но не знал, что делать дальше. А он вел себя так, словно все в порядке, н-да, он даже пригласил меня в свое ателье, в то время как грансеньор положил нам руки на плечи, как сыновьям. Я страдал, чувствуя, в какое дурацкое положение попал, однако радовался, что меня отметили подобным жестом. Когда итальянка запела, я почувствовал, что спасен.