Александр Максик - Недостойный

Близился конец октября, дни становились все короче. Во время перерыва на ленч я иногда перекусывал вместе с Лили, когда она оказывалась рядом. В остальных случаях я ел один и читал что-нибудь по его программе. Я занимался бегом по пересеченной местности и обычно оставался после занятий на тренировку. Обзавелся друзьями. Да все равно находились какие-то люди, с которыми можно было поговорить.

Однако по большей части я был один. Отца видел редко. По вечерам мы ужинали с мамой за маленьким столом на кухне.

Мне хотелось только одного — жить той жизнью, какой хотел бы от нас Силвер.

К этому времени мы прочли Сартра, «Книгу Иова» и «Гамлета». Дни стояли холодные и красивые, и я старался обращать на них внимание. Я старался обращать внимание на все. Помимо всего прочего, кажется, именно этого он от нас хотел.

Ожидая в те дни поезда метро, я всегда надеялся, что он меня увидит. Я одевался для него и стоял с открытой книгой, ждал. Услышав, что кто-то спускается по лестнице на платформу, я хмурился, будто поглощенный чтением.

Время от времени я его видел. Он садился в другой вагон или сидел спиной ко мне. В те дни я так и не набрался смелости заговорить с ним. Иногда мы шли вместе от метро до школы. Я ждал от него каких-нибудь вопросов, но спрашивал он очень мало. Держался приветливо. Улыбался. Всегда желал доброго утра.

— Хорошо прошли выходные? — интересовался он. — Хорошо себя чувствуешь?

Он имел в виду после того, чему мы оба стали свидетелями. Но, вспоминая о погибшем у нас на глазах человеке, думал я в основном о том, что это привело нас в «О пти Суис». Посадило меня за один столик с Силвером. Заставило его заботиться обо мне. Событие не мучило меня, как должно было бы, по мнению школьного психолога. Меня обязали встречаться с ней раз в неделю.

Во время переходов с ним от метро, он иногда спрашивал меня об изучаемом произведении. Понравилось ли оно мне? Было ли интересно? Я давал общие ответы, подыскивая что-нибудь умное и оригинальное — остроумные, непринужденные замечания, которые явили бы мою зрелость, мудрость не по годам. Но у меня ни разу не получилось.

А затем, когда мы входили в ворота школы, я терял его в утренней толчее.

Восьмого ноября он раздал нам по экземпляру «Постороннего».

Из моей тетради:

8 ноября 2002 года

«Посторонний» — чтение на выходные.

Суббота — площадь Республики — manif.

А затем — вырезанный и приклеенный на страницу один из розданных им материалов: «Из «Нью-Йорк таймс» — 1968 год — Джон Уэйтмен».

Будучи белым жителем Африки, он создал нечто вроде языческого культа солнца, полного меланхолии. «Бракосочетание» прославляет союз молодого человека с естественной красотой солнца, пейзажа и моря. «Изнанка и лицо» объявляет, что в жизни, даже когда живешь в полном довольстве в идеальных условиях Средиземноморья, чувствуется подспудная печаль. «Нет любви к жизни без отчаяния в ней» — афоризм, созданный Камю, чтобы выразить это мнение. Он имеет в виду, что даже в минуты глубокого лирического восприятия — например, во время купания в летнем море со своей девушкой, как это было у Мерсо, главного действующего лица «Постороннего», — он сознает некую неотъемлемую трагедию вселенной.

Это была пятница. Он читал нам вслух отрывки из эссе. Ариэль написала в своей тетради: «Мы все еще в начальной школе?» Повернула тетрадь и показала Альдо, который улыбнулся своей идиотской улыбочкой, гладкие волосы заслонили его лицо.

Но остальные слушали. Даже Колин перестал ухмыляться. За последний месяц он принял вид почти угрожающей прилежности. Говорил все меньше и меньше, писал, внимательно слушал. Неделю после ухода из класса его не было на занятиях. А потом в один прекрасный день он пришел, опоздав на десять минут. Силвер ничего не сказал, только кивнул Колину, когда тот осторожно вошел в класс. Проходили дни, и он начал сосредоточиваться. Потянулся к Силверу. Поначалу я думал, что это притворство, провокация. Но, оказалось, нет. Колин принял какое-то решение, и после его возвращения произошел всего один инцидент, во время обсуждения «Гамлета».

Силвер написал на доске: «Александр умер, Александр погребен; Александр превратился в прах. Прах — это земля. Из земли добывается глина. Почему же этой глиной, в которую он превратился, не могли законопатить пивную бочку?/Великий Цезарь умер, — и истлел, /И прахом Цезаря замазывают щели» [30] У. Шекспир «Гамлет», акт V, сцена 1, пер. П. Гнедича. и т.д.

— Почему, — обратился он к нам, — Гамлет говорит об Александре и Цезаре?

— Мы все превратимся в прах, — машинально ответил я, а потом поднял голову, удивившись звуку собственного голоса.

— Да. — Он улыбнулся мне. — Продолжай, Гилад.

— Не имеет значения, кто мы. Были. Мы умираем. Разлагаемся. Затыкаем дыры. Вот так. Это всё.

— И поэтому?..

Я посмотрел на цитату, которую скопировал к себе в тетрадь. Потом встретился с ним взглядом. Казалось, он с любопытством меня изучает. Меня залила теплая волна любви и гордости. Избранный. Когда на тебя смотрят так, как смотрит он. Я потерял дар речи.

— И поэтому, — вступил Колин, — ничто не имеет значения. Но мы все равно вынуждены жить. В этом-то и проблема. Ничто не имеет значения, но мы все равно вынуждены жить. Даже если закончим в чьей-то заднице, мы все равно вынуждены жить.

Все рассмеялись.

— Согласен с тобой до слов о заднице, — кивнул Силвер.

— Он говорит… — Колин быстро листал свою книжку с пьесой, щеки его горели. — Вот! «Наше воображение может проследить благородный прах Александра до того времени, когда им законопатят бочку» [31] У. Шекспир «Гамлет», акт V, сцена 1, пер. П. Гнедича. .

Силвер улыбнулся ему:

— Ты увлекся, Колин.

Ариэль засмеялась чересчур громко. Колин сощурил глаза.

— Твоя мысль, однако, ясна. Ты сказал, ничто не имеет значения, но мы все равно вынуждены жить. Продолжай.

Последовала тишина. Потом Колин решительно вздохнул и произнес:

— Не важно, кто ты или что сделал в жизни, ты станешь прахом. — Колин повернулся к Ариэль и сказал как выплюнул: — Мы все станем прахом.

— Вот именно, — пробормотал Рик.

— За одним исключением, — возразил я.

Колин повернулся ко мне. Впервые в том году мы посмотрели друг на друга. Меня поразили гнев, ярость в его глазах. Это меня напугало. И заставило ревновать.

— За одним исключением? — переспросил Силвер.

— За исключением того, что это не совсем верно.

— Почему?

— Потому что никто не вынуждает нас жить. В этом-то все и дело. Об этом говорит Сартр. Об этом говорит и Шекспир. Вот в чем суть вопроса. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Жить или умереть. Умереть. Уснуть.

Колин смотрел на меня не мигая.