Гвен Купер - История одной кошки

Она переворачивается на другой бок, ко мне лицом. Дыхание у нее становится более ровным, каким становилось у Сары, когда та погружалась в глубокий сон; рука изогнута так, что мой хвост и нос оказываются на изгибе ее локтя. Находясь в комнате одна, в пижаме, без лежащего рядом Джоша, Лаура больше, чем когда-либо, пахнет, как Сара. Телевизор работает не слишком громко, и все еще можно уловить песню «Милая Пруденс», которая доносится снизу.

Когда я слышу эту песню со всеми потрескиваниями и шипениями именно в тех местах, совсем как в те времена, когда сама Сара проигрывала эти диски в нашей старой квартире, я забываюсь сном. В моих снах Сара рядом со мной, улыбается и говорит: «Кто моя любовь? Кто моя маленькая любовь?» Когда мне на спину опускается рука и гладит меня по шерстке, я не знаю, настоящая ли это рука или рука Сары из моего сна. Тем не менее я начинаю урчать и думаю: «Я, Сара. Я — твоя любовь».

Сейчас в это трудно поверить, но раньше в центре Нью-Йорка по ночам царила гробовая тишина. Можно было пройти половину Бродвея и услышать только шумок изредка проезжающих мимо такси и звук собственных шагов, отражающийся эхом от зданий. Можно было прогуляться в четыре утра по Элизабет-стрит и единственным своим спутником иметь аромат свежеиспеченного хлеба из небольших семейных булочных.

Там стояла тишина — правда, если только ты не знал, куда идти. Еще до того, как этот район разросся, потом стал финансовым центром и наконец — средоточием среднего класса и провинциалов, здесь уже были места, где всю ночь стоял шум. На чердаках Сохо, куда попасть можно было только по приглашению, зная пароль, открывался мир андеграундных вечеринок, где играли музыку, которую ты никогда не услышал бы по радио. Бары, где всю ночь играли музыкальные автоматы, клубы, где группы начинали свое выступление не раньше двух часов ночи. Звон пивных бутылок, неизбежный глухой звук падения человека, который слишком пьян, чтобы удержаться на ногах, чей-то бас, все громче и громче произносящий: «бу-бу-бу».

Я всегда ненавидела тишину. Мне казалось, что тишина похожа на смерть. Могильная тишина. Гробовое молчание. Мертвые молчат. На это нечего возразить. Никто же не говорит: «Шумно, как в могиле».

Именно это мне и нравится в диско. Диско использует все звуки, все биты, все инструменты. Звук диско всегда тебя найдет. Он подхватит тебя, начнет кружить, вертеть, опускать, пока у тебя не закружится голова и самому тебе будет уже сложно устоять на ногах. Но музыка никогда не даст тебе упасть.

Вероятно, вы думаете: какая глупая музыка — диско! Возможно, вы даже один из тех, кто носил футболки с надписью «ДИСКО — МУРА». Но вы утверждаете это только потому, что главные фирмы грамзаписи решили, будто вывели окончательную формулу диско, и в конце концов поставили на поток выпуск всякой ерунды, пытаясь побыстрее получить прибыль. Однако настоящее диско никогда не умирало. И даже сегодня, если вы окажетесь на свадьбе и диджей поставит песню, которая вытащит на танцпол и молодого, и старого, то, скорее всего, этот танцевальный хит был написан где-то между 1974-м и 1979-м годами.

В 1975-м я впервые открыла для себя музыкальную сцену Нью-Йорка. Когда в пятнадцать начинаешь одна появляться в Сити и тайком пробираешься на вечеринки в клубы, когда в шестнадцать появляешься здесь уже постоянно, а живешь при этом на чердаках без мебели над магазином скобяных товаров — окружающие решают, что ты бежишь от проблем в семье. Может быть, жестокие родители или какая-то скрываемая семейная трагедия, возможно даже — приставучий отчим. Когда люди постоянно придумывают для тебя одну и ту же историю, все проще и проще становится самому в нее поверить. Именно поэтому очень важно тщательно систематизировать свое прошлое. Прошлое человека — настоящая правда. Твое прошлое — это то, чем ты являешься сейчас.

Пруденс приходит и садится напротив меня. Маленькая леди с изящными белыми «носочками» и черными полосками, как у тигра.

— Очень важно тщательно систематизировать свое прошлое, — говорю я ей. Она смотрит на меня своими круглыми зелеными глазами, потом мяукает с задумчивым видом.

На тот момент, когда мы с Пруденс нашли друг друга, я давно уже не слышала музыку. И не только музыку на своих пластинках, которые вот уже много лет хранились на складе, но и музыку в своей голове. Просто однажды она прекратила звучать. Я потеряла ее. А потом появилась Пруденс. И после этой встречи как будто открылись ворота некоего шлюза, и вся музыка, которая где-то таилась, хлынула назад.

Пруденс, стоящая на задних лапах и сметающая хвостом пылинки в луче света, — дирижер этой симфонии. Пруденс свернулась клубочком у меня на коленях, и, пока я поглаживаю ее по спинке, играет «In My Room» группы «Тhe Beach Boys». А вот Пруденс тайком пробирается в ванную, разматывает, катая по полу, рулон туалетной бумаги в такт «Soul Makossa» в исполнении Ману Дибанго.

«Пру-денс — кош-ка, Пру-денс — кош-ка». Вот что я слышу в голове, когда смотрю на нее. Совершенный ритм на счет раз-два-три-четыре. Звук сердцебиения, умноженный на два. Двигатель жизни.

Больше всего в доме, где я выросла, мне запомнилась тишина. В каждой комнате, за исключением ванной и кухни, на всех стенах — ковры, поэтому звуки нашей повседневности больше напоминают сон, чем жизнь.

Когда я стала подростком, родители обращались друг к другу только в случае необходимости: «Что сегодня будем на ужин? Когда придет слесарь? Сара, передай, пожалуйста, горошек».

Они очень хотели завести второго ребенка. Когда мне было восемь, мама родила мальчика, который прожил всего десять часов. После его смерти маме было очень больно, когда ей напоминали, что у нее вообще-то есть ребенок. Единственным ее желанием была тишина. Когда в средней школе моя учительница музыки сказала, что у меня есть голос, что мне следовало бы брать уроки вокала, мама отказалась из-за того, что не хотела постоянного шума в доме. Как-то раз, пытаясь остановить мое «бесконечное щебетание» (я задавала ей вопросы о ее детстве), мама сказала, что пора бы мне перестать столько болтать, а то, когда я вырасту и выйду замуж, в моем доме будут бесконечные ссоры. Самое смешное, что я ни разу не повздорила с мужем до тех пор, пока Лауре не исполнилось три года. Тогда он просто сказал: «Мне кажется, я больше этого не вынесу». А на следующий день ушел. Вот и все.

В конце концов я привыкла к тишине, которая исходила от моей матери и, словно дым, заполняла комнаты нашего дома и заглушала наши слова. Бóльшую часть времени я занималась тем, что пыталась исчезнуть в этом дыму. И все же я вспоминаю те ночи, когда лежала в кровати и молилась, чтобы пошел дождь. Я хотела услышать, как он, похожий на шквал аплодисментов, барабанит по крыше над моей головой.